Разбуди меня к августу

Зато когда мне всадили укол, я наконец-то смог уснуть. Это не Октябрина победила в споре – это я проиграл. Хотя она ведь уснула первой, сегодня утром, я еще несколько часов продержался. Выходит, что я выигр…

Она идет искать

– Как настроение, Саша? К тебе посетитель.

Я оторвал взгляд от окна и встал с койки, не думая отвечать на риторический вопрос. Лекарства мне дают сильные – от них нет никакого настроения: ни хорошего, ни плохого. И это ни плохо, ни хорошо. Зато в больнице вполне нормально – я раньше думал, что здесь хуже. Тут я точно не смогу причинить вред кому-то или себе, уже в этом можно увидеть плюс. В отделении для острых состояний было трудно – мне повезло, что я почти ничего не помню о тех днях. А как перевели сюда, стало нормально: ни плохо, ни хорошо. Я вспомнил, что на все вопросы медперсонала нужно отвечать, любые признаки полной отстраненности от реальности на пользу не идут:

– Замечательное настроение. Сегодня, кажется, холодно на улице. Уже ноябрь?

– Январь, Саша. Твои родители вчера приезжали и поздравляли тебя с днем рождения.

– Точно. Из головы вылетело.

– Ты опять, что ли, пропускаешь прогулки? Ты должен соблюдать график – это полезно для лечения.

– Я забыл, завтра выйду.

Эта забывчивость не была проявлением шизофрении, даже мне понятно. Она была побочным действием препаратов. Они каким-то образом уничтожали не только яркие эмоции, но и стирали из памяти незначительные события. Вернее, любые события запоминаются вкупе с эмоциями, и если обнулить последние, то все дни превращаются в какую-то кашу.

Интересно, кого ко мне принесло. Родители приезжают только вечером, после отцовской работы. Уже не каждый день, у них нет возможности тратить время на дорогу и бессмысленные встречи со мной ежедневно. Да и зачем, если мне самому все равно? Меня сначала перевели в это отделение, а потом разрешили посещения. И почти сразу я увидел в глазах отца то, чего не видел никогда раньше. Разочарование. Он всегда считал меня самым умным, самым лучшим, самым сильным, хоть и совершающим ошибки. Последняя ошибка стала фатальной – мой припадок случился на глазах слишком многих свидетелей, это не получилось оставить в тайне. Никаких денег не хватит, чтобы заткнуть рот интернету. А с таким официальным диагнозом мне очень многие пути будут закрыты. Не удивлюсь, если он уже думает, кому передать бизнес. Не удивлюсь – и не обижусь. Даже если со мной все будет в порядке, всем возможным партнерам и клиентам это не объяснишь. Как они могут быть уверенными, что первый же стресс – а стрессы в бизнесе неизбежны – не сорвет мне башню снова? Там крутятся такие деньги, что никто не станет рисковать с шизофреником.

Лешка приходил два раза, больше из друзей я никого не видел. И я хорошо их понимал. Мы вращаемся в таком обществе, где любая связь может сыграть решающую роль. Ну а Лешка забил и поддержал как мог. Но и он скоро пропадет: там, снаружи, бурлит жизнь, она определенно привлекательнее унылого общения с сегодняшним мною. К тому же мне от его визитов было ни жарко ни холодно, так к чему жертвы?

Иногда я думал, что не болен вовсе. Да, соображаю медленно и что-то забываю, но это не болезнь, а медикаментозное отупление. Притом если пытаюсь о чем-то думать, то вроде бы вполне логичен. Мне ничего не мерещится, не донимают потусторонние голоса, я больше ни на кого не набрасываюсь и суицидальных мыслей за собой не замечал. Я ощущал себя совершенно здоровым, картину портил только один пункт: мне давно стало насрать, видел ли я призрака, проекцию коматозного сознания тогда еще живой Октябрины или весь фильмец подкинуло мое собственное сознание. Какая разница? Но про выписку когда-нибудь в будущем я даже опасался думать. Что там делать? Пытаться оклематься, заново социализироваться, уехать куда-нибудь, где в меня не будут тыкать пальцами? А зачем эти телодвижения? Когда-нибудь стать счастливым? Ну да. Найду себе родственную душу, которая меня реанимирует и заставит захотеть опять быть человеком, с которой я заново начну дышать и строить планы. Так ведь я уже такую находил – хватит с меня. Больше одной такой никакая психика не выдержит. Если что-то во мне еще вызывает ужас, так это мысль, что я когда-нибудь разрешу себе снова стать счастливым.

А здесь нормально. Здесь даже приемный покой обустроен очень комфортно – с диванчиками и кушетками, хоть семейные банкеты устраивай. Она сидела в кресле сбоку. Я лишь на секунду притормозил возле двери, но потом прошел и сел напротив. Надо ли ее потрогать для стопроцентной убедительности, что она физически здесь присутствует? Но я ведь раньше трогал и целовал – это исчерпывающим доказательством никогда не являлось.

Я смотрел на нее – а она разглядывала меня. Выглядела расслабленной и довольной, закинула ногу в теплых серых колготках на другую и покачивала, подчеркивая ненужную фривольность. Не в таком платье-мешке изображать великосветскую кокетку. Ей вообще кокетство не идет. Волнуется, наверное. Я молчал.