Разбуди меня к августу

– Понимаю. Я очень сочувствую, это тяжело. Здесь уже двое ее друзей были, но вы тоже нас поймите – там не место для прощания. Пропустили только родителей. Сейчас ее все равно уже в морг перевезли, пока не сможешь ее увидеть. Матери плохо стало. Вы хоть, молодежь, попытайтесь взять себя в руки, попрощаетесь на похоронах. – Я смотрел на нее, переваривая слова. И молча благодаря за то сострадание, которое она мне уделила, тратя свое время и пытаясь хоть что-то объяснить, чтобы я пришел в себя: – Врачи месяцами делали все возможное, ночью ей как будто стало лучше, небольшая мозговая активность. Но так бывает – небольшое улучшение перед… – Она не сказала перед чем, но это было бы лишним для нас обоих. – Родители ее еще здесь. Маму ноги не держат, не может пока уйти, пусть отлежится. Ты их тоже пока лучше не донимай – они не в том состоянии, чтобы с друзьями дочери говорить. Если тебе сейчас так больно, то представь, каково им. Иногда надо быть сильным, чтобы позволить другим быть слабее.

Она похлопала меня по плечу и ушла, оставив в тусклом коридоре.

А ведь я сразу слышал этот вой, просто не обратил на него внимания. Приоткрыл ближайшую дверь – помещение оказалось то ли пустой палатой, то ли комнатой ожидания с двумя кушетками. На крайней лежала безобразно опухшая женщина и протяжно выла, не видя меня и ничего вокруг. Мужчина гладил ее по плечу и шептал:

– Не реви, мать, не реви…

Она замолчала, секунд тридцать молчала, а потом произнесла почти отчетливо:

– Какая я теперь мать? Кому?

Мужчина вдруг повернул серое лицо с пустыми глазами, заметил меня в узком проеме и жалко-жалко попросил, пытаясь выглядеть целее, чем есть на самом деле:

– Не сейчас, сынок. И всем скажи, что не сейчас.

Я узнал его треснутый голос – это именно он тогда возмущался, что же я за гнида такая, которая кидает такие сообщения родным, у которых единственный ребенок месяцами не выходил из комы. И практически не имел возможности вернуться.

Забыл о машине, все ходил и ходил по городу, блуждая по неизвестным улицам и минуя знакомые места. Я все еще не понимал, искал какие-то объяснения. И думал о том мужике с пустыми глазницами. Каково ему? Каково ему потерять самое дорогое? А каково мне потерять самое дорогое? Ведь я ее тоже любил… Полюбил ту, которую убил? Но ведь она хотела жить тысячу лет! Она собиралась жить тысячу лет – так бы и вышло, если бы не я.

Нет, это бред какой-то. Розыгрыш удался, я даже слова против не скажу – только пусть кто-нибудь признает, что это просто розыгрыш. Жести мне насыпали нехило, и нельзя сказать, что не заслужил. Но даже убийц сажают в тюрьму, а не сводят с ума!

Уселся на бордюр, включил телефон, зашел на ее страницу. Сообщения на стене сыпались рекой – ее одноклассники и друзья передавали печальную новость друг другу и каждый считал себя обязанным что-то написать или запостить свечу на черном фоне. Траурный флэшмоб. Это было бы смешно от несуразицы, но меня трясло совсем не от смеха. Я слишком давно не спал – мне бы хоть на полчаса уснуть, тогда, может, я увижу то, чего не вижу сейчас?

Какая-то девочка написала: «Ребята, сегодня кто-то заходил с ее страницы». И ей ответили уже несколько комментаторов: «Да. Родители, наверное». Наверное. Это самое простое объяснение – зашли с ее телефона или ноутбука, когда им врачи сообщили, что все кончено. Возможно, хотели об этом там написать, но не смогли. Или написали в личку кому-то одному, а дальше распространилось по цепочке среди всех, кто ее когда-либо знал. Я читал все эти сообщения, делая себе еще хуже. И последнее, самое верхнее появилось уже на моих глазах.

«Мы никогда тебя не забудем, дорогая подруга». Отправитель приложил фото троицы: скорее всего он, какая-то брюнетка, похожая на него как сестра, и Октябрина. Все трое смеются, брюнетка поправляет розовый колпак. Новогодний снимок, где они, счастливые и беззаботные, еще не знают, что скоро одной не станет. Я почти без удивления гладил знакомое лицо. Это была она. Не похожа, не того же типажа, не обладательница того же цвета волос, а именно она. Я каждую веснушку смог пальцем тронуть.

Но она была со мной, я знал ее, я ее не придумал! Это она отвела меня к бабке Октябрине – иначе откуда бы я вообще о той узнал? Это она пыталась меня растормошить столько времени, и ей удалось. Зачем? Отомстить? Сделать сначала хорошо, чтобы потом было очень плохо? Или хотела, чтобы я спас ее? Но я опоздал. С чем именно? Не признал свою вину, не уговорил отца, чтобы он увез ее в европейскую клинику или куда-то еще? Уж не знаю, какие врачи в этой больнице, но они не всемогущи. И оборудование у них вряд ли самое современное. И среди них точно не водятся нейрохирурги с мировыми именами. Ее можно было спасти, если бы мы приложили все усилия, или у нее сразу не было ни единого шанса? Я об этом уже не узнаю, ведь я опоздал даже с попыткой.

Или я спятил от мысли, что не сделал ничего? Или она приходила ко мне как раз для того, чтобы я получил заслуженное? Безумие – вполне годится, одобряю.

Когда дозвонился, голос даже не дрожал: