Разделенный человек

Он снова углубился в молчание, но я растормошил его вопросами, как все это соотносится с политикой.

– Ну, – объяснил он, – связь нерадостная. Предполагая необходимость политического действия, как не утопить его в горечи? Точно не методом коммунистов – жертвовать всем ради сиюминутного политического выигрыша. С другой стороны, и мистики не умиротворят «абсолюта», удаляя лучших людей с поля политической деятельности. Политические деятели сами должны найти способ, как оставаться верными духу. Но возможно ли это? Политика требует всего человека целиком. Больше того, пока массы таковы, каковы они есть, политический лидер такого рода никогда не получит власти. Сами массы пребывают на слишком низком уровне восприятия, чтобы глубоко и постоянно заботиться о духе. Между тем революция, коренные социальные перемены все более назревают. Одна надежда – что лидеры и массы окажутся чуть более чуткими к духу, чем оказывались в прошлом. Право, перед нами дилемма. Истинная революция невозможна без общего подъема духовного сознания; но лишь революция уничтожит те условия, которые приковывают внимание людей к индивидуалистичной жажде власти или стадным инстинктам. – Он еще помолчал, но вскоре продолжил: – И еще одно, последнее, касающееся меня лично. – Я заметил, как он поймал взгляд Мэгги. – Я теперь вижу, что, во всяком случае для меня, нет легких путей, не существует особой техники, которая укрепила бы меня против Чурбана. Пока я справляюсь с ним в основном силами Мэгги, которые сродни магии или, может быть, молитве. Моих природных сил и восприимчивости к духу уже не хватает. Юношеская чувствительность, наверно, уже не вернется ко мне. Поэтому мне придется возместить ее утрату более серьезным и постоянным вниманием к объективному видению духа, отличающему меня от Чурбана. Вот и конец моей второй лекции.

Он протянул Мэгги пустую чашку с просьбой подлить чая.

Больше до моего отъезда на следующее утро ничего особенного не случилось. Я надеялся еще повидать Смитов до отъезда в Индию, но устроить встречу не удалось. В общем, у меня сложилось впечатление, что Виктор, несмотря на неустойчивое психологическое состояние, был очень надежно устроен и стоял на пороге блестящей карьеры.

В Индии я иногда получал от Виктора письма с мелкими новостями о работе, статьях, которые он писал, книге, которую надеялся закончить, о новых знакомых. Затем одно за другим пришли сообщения, что пара вступила в законный брак, что Мэгги родила сына, и оба здоровы. После этого письма становились все реже, и много места в них занимал ребенок. Очевидно, Виктор очень серьезно отнесся к своему отцовству. В одном его письме говорилось: «Детям, конечно, следует позволить развиваться на свой лад и учиться на собственном опыте, но каждый старается, чтобы они не повторяли его ошибок. При этом каждый допускает другие ошибки, так что у ребенка возникает свой набор проблем».

Заканчивая отчет об этом периоде жизни Виктора, стоит упомянуть обстоятельство, о котором я узнал только после возвращения в Англию. В начале их семейной жизни Мэгги серьезно беспокоилась, как бы вечный интерес Виктора к молодым женщинам рано или поздно не привел к разрушительным осложнениям. Виктор заверял, что его неискоренимая привычка влюбляться в каждую привлекательную для него девушку не уменьшит его чувств к Мэгги. Однако та, естественно, не знала покоя и, несмотря на свои современные взгляды, ревновала Виктора. Ее терзал страх, что один из этих легких романов вырастет в серьезную привязанность. Ей казалось, их причину она искала в каком-то своем недостатке. Видимо, Мэгги считала, что она не удовлетворяет мужа. Виктор с жаром опровергал это подозрение. Он говорил (со слов Мэгги): «Для меня ты дороже всех и всегда будешь дражайшей, лучшей из всех возможных супруг. Но, черт побери, не могу же я закрыть глаза на других женщин! И тебе незачем закрывать глаза на мужчин. Конечно, конечно, моногамия, одна связь на всю жизнь – единственный путь к полной любви, но как ты не видишь, не чувствуешь: если моногамия исключает другие увлечения, если она обращается… ну, в монашество, она лишит любовь всякой полноты. К тому же, – продолжал он, перекроив известную цитату, – тебя любить бы я не мог так сильно, когда бы не любил превыше них!»

Честность требует признать, что мне поведение Виктора в этом вопросе представлялось довольно бессердечным и безответственным. Даже если он сознавал нерушимость своей связи с Мэгги, у той были все причины для отчаяния, а с его стороны, конечно, было жестоко и эгоистично заставить ее так страдать. Когда я сказал об этом Виктору, тот с жаром ответил, что ради них обоих он должен оправдывать эти случайные любови. Ради себя, потому что они оживляли его (так он выразился) духовно, давая силы работать, и даже делали глубже его любовь к жене. А ради Мэгги, потому что только через такой опыт (уверял он), пусть и болезненный, она могла по-настоящему узнать его, себя и любовь.