Разделенный человек

Ну, мне это казалось натяжкой. Однако я воздержался от осуждения. Я не питал иллюзий относительно совершенства Виктора даже в самом светлом его состоянии; но как часто он показывал себя много чувствительнее, чем моя обыкновенная личность! Что до Мэгги, она теперь полностью оправдывает поведение Виктора. Впрочем, она всегда слишком легко прощала его.

10. Срыв. С 1929 по 1939

В 1933 году я получил длинное отчаянное письмо от Мэгги. Виктор откатился в состояние Чурбана. Нижеследующее основано на ее письме и позднейших разговорах с ней и Виктором после моего возвращения в Англию в 1939 году.

Виктор был очень занят преподаванием на вечерних курсах и к концу зимы положительно переутомился. В это время Мэгги слегла с тяжелым желудочным гриппом. Виктор все бросил, чтобы ухаживать за ней и ребенком, которого назвали Колин. Едва Мэгги встала на ноги, Виктор тоже заболел. Болел он очень тяжело и выздоравливал медленно. Изменения личности проявились, когда он еще был прикован к постели.

Мэгги в это время буквально не отходила от него. Днем он был довольно сонным и безразличным, но она объясняла это потерей сил. Она занималась шитьем, а двухлетний Колин играл на отцовской кровати.

Мэгги о чем-то спросила и не получила ответа. Подняв глаза от шитья, она встретила его ошеломленный, перепуганный взгляд. В это время Колин перебрался из ног кровати, чтобы поиграть с отцом. Приняв отвращение на лице Виктора за шутку, он рассмеялся.

Виктор вскрикнул:

– Заберите ребенка! – И оттолкнул все еще смеющегося Колина к Мэгги.

Та схватила визжащего, брыкающегося малыша и прижала к себе. Виктор попытался вскочить с кровати.

Она сказала:

– Не вставай, милый, ты еще слишком слаб.

Он привстал и упал без сил. Снова встал и потребовал свою одежду. Мэгги уговаривала его лечь.

Он закричал:

– Не прикасайтесь ко мне! Будьте любезны выйти!

Она помедлила и сделала шаг к двери. Между тем усилие, потребовавшееся, чтобы открыть шкаф, убедило Чурбана, что ему лучше вернуться в постель. Он понуро улегся под одеяло.

Так и вышло, что несчастный Чурбан должен был остаться в постели и терпеть уход уродливой официантки. Та, конечно, понимала, что произошло с Виктором, и героически решила превратить катастрофу в своеобразную победу. Сам Чурбан смутно сознавал случившееся и хотел узнать больше.

– Вам лучше остаться, – произнес он тоном, которому хотел придать надменность, а придал лишь сварливость. – Извольте рассказать, что произошло. Я помню, что был в отцовском доме. Мой отец – сэр Джеффри Кадоган-Смит.

Мэгги поймала себя на том, что относится к Чурбану как к Виктору, только очень больному. Она не ощущала отвращения, какое питал сам Виктор к своей второй личности. Мэгги страшно хотелось обнять и утешить Виктора, но она понимала, что это было бы серьезной тактической ошибкой.

Она, не отпуская ребенка, вернулась в кресло у кровати. Она сказала:

– Вы тяжело переболели гриппом и вы… не совсем в себе.

Он спросил, как давно расстался с отцом.

Помявшись, она ответила:

– Очень давно, целых десять лет назад.

Чурбан пришел в отчаяние.

– Где я? – спросил он. – Почему вы здесь? Я вас помню. Вы официантка, а не сиделка.

– Виктор, милый, – ответила она, – ты дома, а я Мэгги, твоя жена, и мы очень любим друг друга. А этот малыш – наш сын Колин.

Он в замешательстве, с отвращением осмотрел ребенка, обвел взглядом комнату. Последовало долгое молчание. Потом Виктор произнес:

– Как только буду в состоянии, возвращаюсь домой к отцу. Я позабочусь, чтобы это обеспечили.

– Но Виктор, милый, – горестно возразила Мэгги, – теперь у тебя нет другого дома. И ведь мы были так счастливы. Разве ты ничего не помнишь?

Он тупо уставился на нее и осведомился:

– Мой отец умер?

Во вздохе, которым он ответил на ее утвердительный кивок, была скорее безнадежность, чем горе.

Десять дней Мэгги нянчилась с больным Чурбаном. Затем он встал – и еще неделю прожил в доме. Мэгги проявила огромную самоотверженность, не требуя в ответ даже приязни. Она надеялась со временем завоевать его любовь, даже если бы он остался Чурбаном. Но ее усилия не произвели на него впечатления. Наконец он заявил, что завтра уезжает, и отговорить его Мэгги не сумела. Он перебрал все свое имущество, запаковал одежду и собрал в кучу конспекты лекций и другие рукописи. Мэгги застала его, когда Чурбан собирался сжечь их в саду. В негодовании она обозвала Чурбана бессердечным, заносчивым недоумком и унесла бумаги, чтобы спрятать у себя в шкафу. Этот эпизод, как видно, произвел впечатление. Чурбан не мог не заметить, что эта женщина отринула обычную кротость только ради его интересов – или того, что считала его интересами.