Разделенный человек

Перемена в характере Чурбана зашла так далеко, что тот положительно заинтересовался работой и характером второй личности. Поначалу этот интерес был холодным и враждебным, но мало-помалу он нехотя принимал ценности, священные для двойника, и стал серьезно подумывать о возможности продолжить его работу. Задача была неподъемной, ведь он утратил все познания по предмету и все воспоминания о своих студентах. Однако он объявил, что с помощью Мэгги попытается. Та, конечно, обещала сделать все возможное. Все же они бы не справились, если бы не одно удачное обстоятельство, довольно обычное, как мне говорили, в случаях с расщеплением личности. Виктор очень быстро усваивал прежний материал. Также и со студентами: Мэгги с помощью групповых снимков помогла ему восстановить знакомство с теми, с кем он прежде имел дело. Но, легко воспринимая материал, знакомый настоящему Виктору, Чурбан далеко не так быстро, как тот, схватывал новое. К тому же скоро выяснилось, что многие оригинальные идеи бодрствующей личности ему недоступны. На первых порах он склонен был приписывать это умственным отклонениям и бреду двойника, но беседы с Мэгги заставили его переменить это мнение. Она раз за разом передавала ему прозрения, открытые ей бодрствовавшим Виктором.

Мало-помалу между Чурбаном и Мэгги сложились странные двусмысленные отношения. Он все больше зависел от нее. Он все сильнее уважал ее и даже, незаметно для себя, привязался к ней. Но привязанность его была скорее сыновней, нежели супружеской. Физически она осталась для него непривлекательной и даже отталкивающей. Мэгги, со своей стороны, мучилась не только его умственной отсталостью в сравнении с Виктором, но и его эмоциональной тупостью. Его симпатия, если и была, немногим превосходила сентиментальную тягу ребенка к любимой няньке, заменившей мать. Она же, сперва восприняв Чурбана как больного Виктора, вскоре столкнулась с серьезным внутренним конфликтом: отождествляя Чурбана с Виктором, Мэгги никак не могла удовлетвориться самим Чурбаном. Она отчаянно тосковала по настоящему Виктору; а его чурбанообразного двойника все сильнее жалела и презирала и в то же время проникалась к нему материнской заботой. Самому Чурбану, по-видимому, только и нужна была материнская нежность и опека. Но материнские чувства Мэгги целиком принадлежали Колину. И все же Чурбан был Виктором. Она все еще цеплялась за надежду, что настанет день, когда он проснется, и втайне напрягала все свои «колдовские» способности, чтобы вернуть мужу здравый рассудок. Это ей не удавалось, но Мэгги уверяла себя, что неуклонное совершенствование личности Чурбана вызвано ее паранормальным влиянием.

Наконец пришло время зимних занятий. Мэгги втайне предупредила его коллег и некоторых студентов, что Виктор еще не совсем оправился, но заверила их, что он вполне справится с работой. Сама она в этом не сомневалась, потому что усердно репетиторствовала, а он серьезно постарался овладеть делом, столь знакомым его прежнему «я». Он отважно предстал перед студентами и, не считая редких «провалов в памяти» и путаницы с именами, показал себя знающим преподавателем. Но он утратил большую часть блеска и гораздо легче утомлялся и терял терпение, чем знакомый учениками Виктор. Недавно мне удалось расспросить его бывших студентов, как они в тот период относились к Виктору. Они понемногу убедились, что темперамент его изменился. Раньше с ним было легко, теперь между ним и студентами возникла преграда. Они чувствовали, что учитель искренне старается ее преодолеть, и все же она ощущалась постоянно. Как выразилась одна женщина: «Великим талантом мистера Смита прежде была способность понять, чего ты хочешь раньше, чем ты сам это понял. После болезни он утратил этот дар. Он, казалось, никак не мог тебя понять».

За время моей работы в Индии произошло еще одно важное событие – рождение у Смитов второго ребенка. Я же увидел их, только вернувшись в Англию в 1939 году.

Меня встретила Мэгги – Виктор ушел на занятия, но к вечеру должен был вернуться. Первое что я отметил – как она постарела. Ее рыжеватые волосы были все такими же пышными, но потускнели: годы или заботы пронизали их белыми нитями. В глазах возникла новая нежность и грусть. Их окружила сеточка мелких морщинок. Полные губы были сложены строже и чуть кривились, словно от кислого вкуса.

Мэгги провела меня в мою комнату. Появился Колин. Это был ладный восьмилетний мальчик. Черты лица он получил от Виктора, но губы – от молодой Мэгги, и в волосах его светился рыжеватый отблеск. Он поздоровался без застенчивости, но серьезно и сдержанно. Позже я узнал, что детский опыт общения с отцом приучил его сдержанно относиться к любому мужчине.