Разделенный человек

– Конечно, мне жаловаться не приходится. Я здоров, на жизнь мне хватает, работа – не бей лежачего. И Мэгги, конечно, великолепна. Страшно подумать, чем бы я был без нее. Она несравненно лучшее, что мне выпало в жизни. Но я все время помню, что ей нужен не я. Видишь ли, в конечном счете она просто слишком хороша для меня. Она меня действительно любит, я знаю, но вечно тоскует по другому Виктору. Боже, как я иногда ненавижу свое второе я!

Некоторое время мы шли молча.

Потом Виктор снова заговорил.

– И еще Колин. Он отличный парень, знаю, но мне никак его не понять. Осознаю только, что он насквозь видит своего жалкого отца. Что он может поделать после моего недостойного поведения в пору его детства? Теперь я, конечно, поумнел, да только поздно. Он просто застегнулся от меня на все пуговицы. Советы принимает с болезненной вежливостью и пропускает мимо ушей. Право, он всегда так заботлив, что я кажусь сам себе пациентом психбольницы. Иной раз хочется свернуть ему шею. А Шейла! Она, безусловно, привлекательная девушка, спору нет, но по-настоящему она не моя дочь. Я ее просто не интересую. А Маргарет… она-то совсем моя, и в ней, кажется, я только и жив. Я не поврежу ей, как повредил Колину. И я способен ее оценить. Да и зачал я ее сам. Она – не его ребенок. Ты знаешь, мы добрые друзья. Но она прекрасно знает, что я – человек, сломленный собственными недостатками. Она еще любит меня, но восхищается только моим «братом». О да, уже и она начинает видеть меня насквозь. А я, конечно, старею. Я гожусь ей в дедушки. Я не могу теперь помогать ей, как раньше. Скоро она оставит меня далеко позади.

Все, что говорил Виктор, было в какой-то мере правдой, но я почему-то рассердился на него за это уныние и за то, что он выложил его с такой откровенностью, так что я вынужден был что-то отвечать. Мне казалось, что корень его проблем в эгоцентризме и слишком ярком сознании превосходства настоящего Виктора. Говорить ему об этом я счел неуместным.

Виктор продолжал:

– В твоей жизни есть четкая последовательность. В моей – хаос оборванных путей. Я не говорю, будто я самый несчастный. Простой факт – каждый человек так или иначе несчастен. По крайней мере, других я не встречал. Разговори человека, и любой признается в той или иной неудаче, кроме тех, кто ее стыдится или боится признать даже перед собой.

Это тоже показалось мне нелепым преувеличением, и Виктор согласился.

– Безусловно, – сказал он, – тяга к смерти искажает мои суждения. Умом, и отчасти душой я сознаю (по крайней мере, иногда сознаю) что сдаться было бы изменой духу, но ужасная усталость и разочарование красноречиво говорят в пользу смерти.

Мы снова замолчали, потому что ветер задул с удвоенной силой, унося слова. Выбрав минуту затишья, я промямлил что-то о красоте мира.

– Английская земля, – сказал я, – даже в непогоду достаточно хороша, чтобы удержать меня в жизни вопреки всем разочарованиям в личной карьере.

– Невозможно жить ради пейзажа, – возразил он.

Я попробовал зайти с другой стороны. Я заговорил о том, что, даже если отдельная личность бессильна, но каждый из нас в некотором смысле не отделен от остальных в великом и всеобщем поиске души человечества. Он с горечью рассмеялся.

– Не найдет человечество своей души, – сказал он. – Оно приговорило себя. Очень может быть, что лет через пятьдесят оно сотрет себя с лица земли атомным оружием. Но послушай! Почему сегодня каждый индивидуум, если в нем не дремлет общественное сознание, терзается чувством вины? Потому что все, что они делают, в корне неверно, вынуждено давлением абсолютно неправильного общества. Если ты живешь только ради близких и служения отдельным людям, то изменяешь своему долгу перед страждущими миллионами, с которыми ничем не связан. Живешь ради экономических, социальных или политических перемен, ради исцеления больного мира? Тогда ты либо совершено бессилен, либо добиваешься власти, и власть тебя развращает, и ты только увеличиваешь бремя общественных институтов и механической тирании, обращающей людей в роботов. Тот, кто удаляется от мира, чтобы счистить с души его яд, кто ищет спасения в религиозном послушании и размышлениях, тоже изменяет своему долгу перед ближними, даже если по невинности полагает, будто открывает истину, бесценную для будущих поколений. Нет! Мне видится так, что ты в любом случае проклят, просто потому, что принадлежишь к этому проклятому миру, к этому проклятому виду. Неудивительно, что смерть представляется все более желанной.

Тут я спросил у Виктора, говорил ли он Мэгги о своей тяге к смерти. Выяснилось, что не говорил, и я настоятельно посоветовал ему сказать, чтобы она помогла ему справиться с этим.