Разделенный город. Забвение в памяти Афин

Возможно, теперь у нас есть основания констатировать, что в Наконе, как и во всей греческой мысли о городе, заново возникает противоречие, которое без конца противопоставляет семью самой себе, всегда подозреваемую в том, что она ведет к слишком сильной сплоченности и к слишком сильному разделению[911]. Кроме того, родство, работающее в этих братаниях, является в первую очередь символическим, и, чтобы понять его значение, тщетно искать среди традиционных процедур или юридических моделей – хотя именно таков был подход первого публикатора этой надписи, который в adelphothetíai, упомянутых в тексте (ст. 33)[912], искал признаки «приемного братства»; после чего, констатировав, что подобная идея неизвестна греческому миру и открыто отвергается римским правом, он считал возможным найти его истоки в карфагенских практиках[913]. Но хотя присутствие карфагенян на Сицилии и может служить оправданием такому подходу[914], все же данное объяснение не представляется мне необходимым, поскольку погружение в семейное воображаемое города позволяет осмыслить это сицилийское примирение в чисто греческих терминах.

Принципиальным на мой взгляд является то, что силы и устойчивости братской модели в репрезентациях единого города[915] достаточно самих по себе, чтобы объяснить наконийское изобретение братств, при условии, что мы согласимся мыслить его в рамках категории символического[916]. Чтобы еще больше в этом убедиться, вероятно, можно было бы позволить себе роскошь довериться «сицилийскому роману» Платона, вообразив наконийцев, читающих «Государство», но подобная фантазия в форме воображаемой конструкции очевидно относится к области неверифицируемого, и поэтому я ограничусь куда более правдоподобной идеей чего-то вроде passage à l’ acte, задействующего расхожие греческие представления.

Что, разумеется, никак не отменяет «экстраординарность» процедуры, связывающей братства с политическим празднованием Гомонойи в монтаже, в котором Давид Ашери со своей стороны видит «смесь фиктивного гражданского арбитража и религиозного праздника»[917].

Братья, третейские судьи

Чтобы говорить об арбитраже, даже если он квалифицируется как «фиктивный», необходимы дополнительные объяснения и, если это предложение Ашери еще недавно меня не убеждало[918], теперь я к нему присоединяюсь. Разумеется, эта гипотеза, добавляя еще одно измерение к анализу института братств, который мы вели до этого момента, его только усложняет; но мы не будем удивляться такому наслоению значений, поскольку речь идет о символическом институте, сверхдетерминированном по своей сути.

Если судебное измерение и в самом деле, на чем решительно настаивал Жерне, определенным образом послужило моделью для рождающегося политического[919], то настойчивое присутствие неразрешимо юридических и политических терминов в надписи из Наконе заставляет задуматься о силе и устойчивости юридической парадигмы в случае примирений в классическую эпоху. И действительно, вслед за другими мы отметим употребление глагола anakaleúō (технического термина, означающего вызов в суд[920]), чтобы созвать наконийцев на halía (ст. 11–12)[921], и глагола prográphō (ст. 14), чтобы призвать обе партии составить список «противников», – обозначая извещение о деле, он наводит на мысль о чем-то вроде обвинения[922], с той разницей, что бывшие мятежники вызываются не на судебный процесс, а на собрание граждан.

Но внимание следует сосредоточить в первую очередь на группах из пяти. Чтобы их объяснить, мы, разумеется, обречены на гипотезы: например, мы можем подчеркнуть индоевропейские обертоны этого числа[923] или его политическое значение, хорошо засвидетельствованное в Афинах в реформе Клисфена[924]; его можно без труда разложить на «два + три»[925], что позволяет истолковать его как первое из нечетных чисел, обеспечивающих присутствие еще одного «нейтрального» гражданина, чтобы надежнее получить большинство[926], и точно таким же образом можно попытаться объяснить наконийский декрет через афинские судебные институты, где число пять играет роль базовой единицы при формировании трибуналов[927]. И действительно, если мы считаем, как это делает Давид Ашери, что каждая группа из пяти должна осуществлять, пускай и фиктивно, «некий гибрид юридической процедуры и официального посредничества»[928] между ее членами, мы должны обратиться к процедурам арбитражного типа.