Разделенный город. Забвение в памяти Афин

И начинается долгая история, история афинской практики памяти, но также и история трагедии, которая, на наш взгляд, навсегда останется отмеченной этим изначальным отпором. Афинский народ дал понять, что он не потерпит, когда на сцене изображают то, что производит болезненное впечатление, и трагики усвоят этот урок и научатся избегать слишком актуальных фабул, за исключением тех случаев, когда настоящее является трауром для других – трауром, который в любой момент может обернуться, как в «Персах», гимном во славу Афин[532]. Возможно, именно эта неактуальность и является причиной решающего для трагического жанра обращения к фикции[533] – другими словами, к mȳthos. Кроме того, следует заметить, что, когда действие происходит в Афинах, трагедия, как правило, наделяется «хорошим» концом, как в афинских драмах Эврипида; тогда как место «подлинных» трагедий, где drāma – это в то же самое время páthos, находится вне города, и в IV веке Исократ не без удовольствия сформулирует закон, согласно которому в театре Афины дают себе представление о преступлениях, изначально связываемых с «другими городами»[534].

Именно так в начале V века Афины переходят к практике гражданской памяти, находящейся под строгим надзором.

Второй запрет, в самом конце века, нацелен на то, чтобы блокировать любое напоминание о «злосчастьях», которые на этот раз напрямую затронули «я» города, раздираемое изнутри гражданской войной. После кровавой олигархии Тридцати запрет «припоминать злосчастья» скрепляет в 403 году демократическое примирение. Возводя этот эпизод в образец, мы называем его амнистией (как говорят, «первой»), но уже Плутарх, зная о глубоком родстве обоих жестов, употреблял этот термин, связывая «декрет об амнистии» (tò psēphisma tò tēs amnēstías) со штрафом, наложенным на Фриниха[535].

403 год до нашей эры: демократы, еще вчера преследуемые, теперь возвращаются победителями в Афины и объявляют всеобщее примирение, применяя для этого декрет и принесение клятвы. Декрет объявляет о запрете: mē mnēsikakeīn, «запрещено припоминать злосчастья». Клятва обязывает всех афинян – демократов, последовательных олигархов и «спокойных» людей, оставшихся в городе во время диктатуры, – но обязывает их по одному: ou mnēsikakésō, «я не буду припоминать злосчастья»[536].

Припоминать злосчастья – так что же означает эта синтагма, уже много раз встречавшаяся, которую составной глагол mnēsikakeīn выражает, употребляясь в качестве формулы как в Афинах, так и в других городах? Если принять, что под именем kaká, «злосчастья», греки обозначают то, что мы предпочитаем эвфемистически называть «событиями» (беспорядки в городе), то именно на mnēsi-, форму, производную от греческого корня для «памяти», следует обратить внимание. Если судить по употреблениям mnēsikakeīn, речь идет скорее не о том, чтобы воскресить в памяти, как Фриних, себе на беду вызвавший анамнезис (anamnēsanta) у афинян, но о том, чтобы припомнить «против». В случае анамнезиса, действовавшего на граждан Афин, за выражающим его глаголом следует двойное дополнение в винительном падеже[537] – содержимое припоминания и сознания, которые призываются к тому, чтобы вспомнить; напротив, управляя во многих случаях дательным враждебности[538], mnēsikakeīn подразумевает, что памятью агрессивно угрожают, что на другого обрушиваются или лютуют, короче говоря, мстят[539]. Таким образом, за время, прошедшее с начала века, припоминание злосчастий из нейтрального, каким оно (как мы предполагаем) было до Фриниха, превратилось в акт преследования. Mnēsikakeīn: так у Платона говорится о победившей в сражении партии, осуществляющей репрессии, принимающие форму изгнания и резни[540], но в афинском контексте после 403 года слово более специальным образом обозначает (у Аристотеля, а также в политической и юридической риторике Афин) акт – считающийся сразу и объяснимым, и нелегитимным, и ответственность за который, как правило, возлагается на демократов – возбуждения судебного процесса по поводу преступлений, совершенных во время гражданской войны[541].