Разделенный город. Забвение в памяти Афин

Сделаем следующий шаг: не много найдется источников, свидетельствующих о том, что были демократы, которые, напротив, сами хотели стереть – символически и, возможно, институционально – соглашения между гражданами с обеих сторон, ибо, скорее всего, не много нашлось демократов, которые осмеливались говорить об этом[551]. Но те, кто хотел «припомнить злосчастья», точно были или, еще точнее, – по этому пункту Аристотель высказывается совершенно определенно – был по меньшей мере один среди «вернувшихся», кто начал mnēsikakeīn; и тогда умеренный Архин[552], тоже вернувшийся в Афины вместе с демосом и потому окруженный ореолом авторитета, насильно привел его в Совет, где его приговорили к смерти без суда. Является ли исторической история этого неизвестного демократа, обреченного на анонимность за то, что он проявил несвоевременную склонность к памяти, или же она служит aítion[553] для закона того же Архина, регламентирующего порядок обвинения после 403 года[554], урок ясен: умеренный политический муж подал пример (parádeigma), и когда подстрекатель памяти был предан смерти, «никто больше не злопамятствовал»[555]. Искупительная жертва, чтобы запечатлелась в памяти; после чего достаточно будет штрафа, чтобы удержать других.

Если потребовалась по меньшей мере одна казнь, то это из‐за важности политических ставок, направлявших весь процесс: необходимо было восстановить обмен – когда афиняне не говорили о diálysis, они пользовались словом «примирение» (diallagē)[556] или «согласие» (homonoía) – между гражданами, которые несколько месяцев назад противостояли друг другу, армия против армии. Для этой цели было важно – чтобы снять обвинение с тех, кто не победил, – изолировать виновных: разумеется, это Тридцать, которые и в самом деле уже занимали это место, обозначенные численно, как это часто бывало с коллегиями должностных лиц в Греции, а значит, их тем легче было сосчитать, и вдобавок открытые виновники конфликта. Одно из положений соглашения – дополненное, как мы видели, весьма значимым ограничением – делало для них одних исключение[557] из запрета на mnēsikakeīn. Когда ответственность за пролитую кровь была таким образом установлена, за ее пределами оказались все остальные афиняне, обреченные на примирение друг с другом. Что позволяло даже не задумываться о категории «подручных лиц» (доносчики, служившие «тиранам», оправдывались, если только они не совершили убийство собственноручно, и все выглядит так, как будто не было ни одного такого случая) и потому не выходить за рамки успокоительной категории «тихих» граждан. И действительно, мы видим, как в судебных процессах, несмотря ни на что, имевших место, о своей невиновности заявляют многие и многие kósmioi («сторонники порядка»), которым не в чем себя упрекнуть… В результате этого процесса будет восстановлен единый и неделимый город официальных хвалебных речей Афин.

Я сказала о политических ставках. Будь я аристотельянкой, я должна была бы сказать, что на кону стояла сама политика вообще. Вспомним, что говорит Аристотель об умеренном Архине: «он поступил, как хороший политик» (politeúsasthai kalōs); и об афинских демократах: «представляется, что они превосходно и в высшей степени политически воспользовались прошлыми несчастьями»[558] (kállista kaì politikōtata). Но уже Исократ дает разгадку этой операции: «Поскольку мы дали друг другу залоги верности, мы управляем собой так хорошо и так сообща [hoúto kalōs kaì koinōs politeuómetha], как если бы и не было у нас никаких несчастий»[559]. Этим все сказано: политика – это значит поступать так, как если бы ничего не случилось. Как если бы ничего не было. Ни конфликта, ни убийства, ни злопамятности (или озлобленности).