Разделенный город. Забвение в памяти Афин

Как в Афинах, так и в Алифере, как в Мегаре, так и в Кинайфе дают клятву не припоминать прошлое. Сдерживали ли эту клятву или нет – вопрос, возможно, не является таким уж праздным, и, если судить по удивлению Ксенофонта и Аристотеля перед верностью клятве афинских демократов в конце V века[743], мы можем предположить, что это явно не было общепринятым поведением. Значит ли это, что в реальности политических практик чисто религиозный страх эффектов проклятия всегда недостаточен, чтобы предотвратить клятвопреступление? В таком случае, возможно, стоит добавить, что партией вольнодумцев часто оказывается именно партия олигархов[744], тогда как религиозный страх характерен для лагеря демократов, как это показывает религиозная «реакция», последовавшая за демократической реставрацией[745]. Как бы то ни было, мы увидим, как наконийцы – возможно, умудренные чужим опытом, – посчитали, что недостаточно гарантировать прочность примирения простым принесением клятвы, поскольку к клятве они добавили институциональное «братание». Тем не менее необходимо еще убедиться, что провозглашение братства навсегда гарантирует прочность социальной связи, в чем амбивалентность греческой фигуры брата – и, что гораздо ближе к нам, амбивалентность того, что было названо «ухабистой дорогой братства»[746], – может заставить засомневаться.

Подходим ли мы здесь к концу нашего пути? До него еще далеко, если мы действительно хотим понять силу афинского mē mnēsikakeīn 403 года. Чтобы понять то, что еще сильнее, чем страх богов, воссоздает прочную связь общности между примирившимися гражданами, настало время задаться вопросом о позитивном содержании запрета, по поводу которого мы мимоходом уже упоминали, что его мишенью было возможное обращение к судебным процессам. Это повод внимательнее рассмотреть запрет, который таким образом налагается на гражданское правосудие, разбирать тяжбы, свидетельствовавшие о том, что, несмотря ни на что, память о конфликте бодрствует.

И вот тогда наконец настанет час отвоевать Афины.

Глава VIII Политика братьев [747]

Необходимо, чтобы вы создали город, то есть граждан, которые были бы друзьями, которые были бы радушными хозяевами и братьями.

Сен-Жюст

В исследовании путей примирения исходной точкой будет Сицилия и adelphoì hairetoí («избранные братья») в Наконе. С недавнего времени благодаря публикации ранее неизвестных документов мы знаем, что однажды в этом сицилийском городке после распри (diaphorá), которая, возможно, была stásis[748], примирение (diálysis) между гражданами было осуществлено в форме adelphothetía («братания»), когда весь корпус граждан был разделен – чтобы лучше его перемешать – на группы по пять «братьев», вытягиваемых по жребию, – два «брата-врага», принадлежавших к враждовавшим партиям, надежно окруженные тремя «нейтральными» братьями, что должно было в каждом отдельном случае посредством алхимии дружбы образовывать сплоченную и единую группу символических братьев[749].

Символические братья, но все же братья (adelphoí), а не, как того бы хотел редактор декрета, фратеры[750]: в самом деле, если слово phráteres здесь не произносится, это именно потому, что, верные греческим формам политического, наконийцы III века до нашей эры мыслили «союз между гражданами […] по модели кровного родства»[751]. Итак, adelphoí: единокровные, но единокровные фиктивно, вытянутые по жребию, и однако называемые «избранными» (hairetoí)[752]. Короче говоря, чтобы противостоять всегда возрождающейся угрозе stásis, граждане Наконе – по пять и все вместе – становятся братьями.

Что обязывает нас к тому, чтобы, прежде чем приступить к интерпретации самого декрета, пристальнее вглядеться в греческие представления о братстве.

Братья против stásis и stásis братьев

Братья против stásis: удивительная фигура? Вполне возможно. Но на самом деле, эта фигура, на Сицилии стремящаяся к символической действенности повторяющегося из года в год празднования[753], удивляет лишь потому, что вписывается в реальность отдельно взятой политико-институциональной стратегии.