Разделенный город. Забвение в памяти Афин

Агафирсы […] практикуют общность женщин, чтобы быть связанными друг с другом тесными узами родства и, образовав единую семью, не быть разделяемыми завистью и ненавистью [hína kasígnētoi te allēlōn eōsi kaì oikeīoi eóntes pántes, mēte phthónoi mēte ékhtheī khréōntai es allēlous][812].

Является ли фикцией город kasígnētoi, который не знал бы ни зависти, ни ненависти? Думается, не в большей и не в меньшей степени, чем платоновский город, где в очень похожих условиях братья зовутся adelphoí…

Итак, adelphoí, phráteres, kasígnētoi: в этом ряду именно первое слово – также единственное, означающее брата классически – таит в себе всю амбивалентность братского отношения. Тем не менее отметим, что, хотя phráteres и kasígnētoi говорят о нерушимом союзе, по сути своей защищенном от любых трений, не в этих словах мы найдем греческое политическое в его наиболее чистом виде: фратрия необходима, но – по крайней мере, в Афинах после клисфеновской реформы – она лишена какой-либо реальной власти, тогда как после Геродота проза, язык политики, забывает kasígnētos.

А что, если бы нам действительно потребовалось смириться с этой амбивалентностью? Конфликт оказался бы недалеко, впрочем, скоро мы к этому вернемся. Но терпение!

Город братьев

Прежде чем вновь встретиться с конфликтом, я позволю вклиниться еще одному мирному этапу: это греческий город, каким он хочет быть[813], или, по крайней мере, каким его любят мыслить философы. А мыслить в данном случае означает классифицировать – например, размещать отношения обоюдности, смежные и вместе с тем различные, внутри градации, которая от семьи, базовой ячейки, ведет без слишком больших разрывов к городу, сразу и предпосылке, и заключению дискурса – и таким образом вместе с Аристотелем выстраивается четкая цепь отношений philía, ведущая от брата к гражданину через товарища.

Adelphoí являются все, кто происходит от одних и тех же родителей: между собой adelphoí подобны товарищам (hetaīroi), что не означает, что все товарищи в свою очередь должны мыслиться как братья. Расположенный между вертикальной осью филиации и горизонтальной осью товарищества, брат колеблется от одной к другой, так что зияние между кровью и обоюдностью одинаковых никогда не исчезает[814]: аристотелевская операция – по крайней мере, в своей тенденции – нацелена на то, чтобы сделать брата и избранного брата кем-то одним, но опосредующей фигуры, которая могла бы реализовать эту фикцию, не существует, так что приходится довольствоваться рассуждением по смежности – а кроме того, всегда и в целом таинственно, по сходству. Ибо столь же верно, что есть что-то от брата в hetaīros[815]: разве тот и другой не относятся, подобно лакедемонским kásioi[816], к одной возрастной группе[817]? Итак, они являются одинаковыми, теми, между кем, как в поговорке, которую любит повторять Платон, «все является общим»[818].

«Брат» и товарищ: уже у Гомера они часто ассоциировались, формулой чему служило как hetaīros te kasígnētos, так и kasígnētoi te étai te[819]. И мысль уже предавалась взвешиванию и нескончаемой переоценке сравнительных достоинств одного и другого[820]. Но когда от Гомера до Аристотеля хотят осмыслить сочленение между этими общественными отношениями, сразу и близкими, и весьма отличными, то настаивают на том, что стержнем, на котором все держится, является hetaīros: больше, чем брат для Алкиноя, исключительно похожий на брата в поэзии Феогнида[821] – но в любом случае достаточно близкий к брату, чтобы на шкале уровней «дружбы» простое упоминание его имени позволяло пересечь границу между родством и социабельностью[822].

Брат/сверстник/товарищ/гражданин: благодаря Аристотелю этот ряд отныне установлен, и в подражание греческим мыслителям политического можно позволить себе несколько раз пройтись напрямик, от одного края к другому. Если именно дружба «удерживает города вместе», то братские отношения вполне могли бы быть ее наиболее чистой формой.