Раздели мою боль

— Второй дом в переулке, в окне будет гореть лампа, — как бы, невзначай, шепчет ему на ухо барышня, и, сделав вид, что ей не по себе, протискивается к выходу.

Ждать ей приходится недолго, скоро слышится осторожный стук в дверь. Едва студент успевает войти, барышня стаскивает с него насквозь промерзшую шинель и тянет за собой в будуар. Друг от друга любовники отрываются лишь, когда за окном начинают звонить колокола. Накинув пеньюар, барышня подбегает к подслеповатому в морозных разводах оконцу и кивает на ярко светящий Сириус:

— Это наша с тобой путеводная звезда, она будет оберегать нашего сына.

Следующее свидание происходит на Святки. Они, будто случайно встречаются на Невском и заходят в кафе. Убедившись, что на них никто не смотрит, студент достает из кармана тужурки узкий сафьяновый футляр и тожественно кладет перед барышней. Та с любопытством раскрывает его и… видит изящный браслет из гранатов, величиной с крупные вишневые косточки в тонкой серебряной оправе. Возле замочка поблескивает пластинка с надписью «Моей дорогой Софи» и дата, когда они стали близки.

— Какая прелесть! — восхищенно произносит барышня, примеряя браслет на руку….внезапно в ее глазах появляются слезы, — а где же я его буду носить? — придумала! — вдруг весело восклицает она, — объясню все папе, он добрый, поймет, и весной уедем заграницу, в Италию или Швейцарию.

— Нам пока не нужно больше встречаться. Я сам найду тебя, — немного помявшись, виновато сообщает студент.

Свидеться им больше не удалось, через пару недель в комнате студента нашли при обыске материалы для бомбы и после скорого суда сослали в Восточную Сибирь. Узнав об этом, барышня лишилась чувств, а когда пришла в себя, выяснилось, что она беременна…

— Чьи это воспоминания? — испуганно подумал Олег, на мгновенье, приходя в себя.

— Это твои воспоминания, они были скрыты у тебя в глубинах сознания, — услышал он их темноты голос монаха.

— Ты же хотел узнать о родственниках отца, имевших отношение к дворянской усадьбе.

— Это тот самый монах, которого я в детстве видел однажды, — ужаснулся Олег, вспомнив фигуру в долгополой одежде с капюшоном. — Интересно, какое отношение эти двое и браслет имеют ко мне?

— Сейчас ты увидишь это сам, — задумчиво произнес монах.

Олег снова погружается в забытье и… видит себя маленьким мальчиком. На вопрос: «Где моя мама?» ему постоянно твердят, что она больна и надолго уехала лечиться заграницу. У отца другая семья — миловидная женщина с маленькой дочкой. С мачехой Андрюша общается нечасто, по большей части он проживает у деда с бабкой. И лишь из случайно подслушанных разговоров взрослых он неожиданно узнает о разыгравшейся при его рождении драме.

Первый происходит поздним вечером между отцом и мачехой, когда на Новый год Андрюша гостит в их доме на Фонтанке. Он уже взрослый, и ему постелили отдельно за ширмой в дальнем углу гостиной. На новом месте не спится, он ворочается с боку на бок и вдруг слышит негромкий голос мачехи:

— Надо что-то с твоим «байстрюком» делать. Он растет не по дням, а по часам. С лета вон, какой вымахал, скоро жениться захочет.

— Все уже решено. Дед хочет отдать его в гимназию, учение будут оплачивать из наследства Софи, — ответил сдавленным голосом отец с ноткой явного неудовольствия.

— А ты не забыл, что у нас еще дочка подрастает. О ее приданом подумать пора, — язвительно напомнила мачеха.

— Что ты предлагаешь? — взвился отец.

— Может, его в кадетское училище отдадим, пока не поздно, — осторожно произнесла мачеха. — Мальчик будет на всем готовом, и будущее определено.

— Нет, — решительно ответил отец, — мне жалко парнишку. У него тонкая ранимая натура. Муштра и тамошние порядки его сломают сразу…

Вернувшись, Андрюша спросил у бабушки, что такое «байстрюк».

— А где ты слышал это слово? — нахмурилась та.

— Меня так папина жена назвала, — пояснил внук.

— Сколько раз я тебе говорила, что подслушивать неблагородно! — вспыхнула бабушка.

— Это случайно получилось. Я лежал в гостиной за ширмой, и они думали, что я уже сплю, — виновато пояснил Андрюша.

Бабушка поджала нижнюю губу, что означало крайнюю степень негодования и, не произнеся больше ни одного слова, удалилась.

От слова «байстрюк» отдавало чем-то пыльным и чужим, как от старого пуфика, давно хранившегося в кладовке. Андрюша мучился, пытаясь вникнуть в его тайный смысл, пока другой, случайно подслушанный разговор не расставил все по своим местам.

В канун Крещенья мачеха с дочкой отправились навестить каких-то родственников, и отец решил заночевать у деда с бабкой.

— Моей дочери уже давно нет в живых, и невозможно какой-либо произнесенной вслух нелепостью оскорбить ее память. Скажи прямо:

— Андрей, твой сын? впрочем, если не хочешь, не отвечай, я и это пойму, и, клянусь, больше не буду задавать этого вопроса, — внезапно узнал Андрюша в тишине сдавленный голос деда.