Раздробленный свет (ЛП)

— Просто опусти его, — голос не более чем шепот, и я чувствую Гидеона рядом с собой. Он как якорь, его тепло успокаивает меня. — София, пожалуйста. Это не ты. Я знаю тебя.

— Ах да, сообщник. — Глаза Лару устремляются на Гидеона. — У нас было достаточно улик, чтобы опознать мисс Куинн, но мы так и не смогли сфотографировать вас.

Я бросаю быстрый взгляд на Гидеона, который находится всего в нескольких футах от меня, мышцы его напряжены, челюсти сжаты.

— Я не очень фотогеничен, — отвечает он.

Брови Лару хмурятся, и скульптурные черты его лица превращаются в выражение задумчивого внимания.

— Теперь, когда я вижу тебя, ты кажешься мне знакомым. — Он слегка наклоняет голову, а затем, как бы общаясь на какой-то вечеринке или на благотворительной акции, замечает: — Разве я уже не убивал тебя однажды?

Звук, который исходит из горла Гидеона, скомканный и полный боли. Это то, что размораживает меня. Мой голос возвращается ко мне.

— Ты… ты сукин сын, ты кусок… — на этот раз у меня нет проблем с поднятием пистолета. Я держу его устойчиво, отбрасывая безопасность в сторону.

Время замедляется. Я слышу, как Гидеон выкрикивает мое имя, чувствую воздушный сдвиг, когда он поворачивается, чтобы броситься на меня. Я вижу движение Тарвера, его инстинкты остры, как бритва, когда он тянется к Лили. Я вижу, как его пальцы не успевают схватить ее за руку, когда Лили поворачивается к отцу. Ее волосы вспыхивают, как пламя. Я вижу ее лицо, ее панику, сердце, отраженное в ее глазах, и, несмотря на все, несмотря на то, что мой палец сжимает спусковой крючок, несмотря на мою ненависть, отчаяние и боль, я задаюсь вопросом, было ли такое же выражение на моем собственном лице в момент перед тем, как мой папа взорвал казармы.

Затем моя рука взрывается в огне, осколки пистолета рассекают мне подбородок, плечо, осыпая стену позади меня. Сила выстрела сбивает меня с ног, и когда я пытаюсь поднять голову, кажется, будто я пьяна. В моих ушах стоит звон. Мои движения медлительны и слишком плавные, мышцы не слушаются. Лару отшатывается, и мое сердце поет… но он отшатывается потому, что Лили оттолкнула его в сторону. Я слышу кричащий от боли голос Лили, и это кровь Лили, что забрызгала дисплей позади нее, и это Лили, которая падает на пол. Лили.

— Вы могли вернуть ее обратно. — Голубоглазый знает, что я слышу его, отрезанный в своей тюрьме из стали и электричества. — Ты мог вернуть мою Розу, но позволил ей сгнить, потому что ненавидишь меня.

Когда он приходит, он отсылает ученых, изучающих мое существование. Иногда месяцы проходят без его визита, а иногда он приходит каждый день, но его ненависть ко мне, к моему виду… не меняется.

— Ты еще не знаешь, что такое ненависть, — шепчет мужчина с обещанием в голосе. Он поворачивается спиной к моей тюрьме.

Ненависть. Если ненависть — это то, что он хочет… тогда ненависть — это то, что он получит.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

ГИДЕОН

В УШАХ ЗАЗВЕНЕЛО. Звук выстрела проносится в голове и меня ослепляет вспышка. Я бросаюсь к Софии, но растягиваюсь на полу, и только когда я осознаю, что она стонет, наполовину кричит, я стряхиваю пелену с глаз и ползу к ней.

Ее рука покрыта ожогами в том месте, где она соприкасалась со взорванным плас-пистолетом. Она истекает кровью из порезов на шее и плечах, где осколки зацепили ее. Есть дюжина причин, по которым это оружие запрещено, и наименьшая из которых заключается в том, что они незаметны даже для самых современных систем безопасности. Главная же причина состоит в том, что у вас больше шансов убить себя, когда он взорвется, чем на самом деле поразить вашу цель.

Я сгребаю Софию в объятия, паника во мне смывает все остальное: гнев, что она планировала это, страх из-за того, что произойдет с ней, когда она будет арестована, горечь, сохраняющаяся на языке после разговора с Лили Лару. Я прижимаю Софию к груди, и она не сопротивляется. Боль преодолевает все, что она сейчас чувствует ко мне. Она с трудом сглатывает, задыхается от необходимости кричать, прижимая раненую руку к груди.

— Ш-ш-ш, все хорошо, — бормочу я, прижимаясь губами к ее волосам. — Я с тобой. Я держу тебя.

Кормак падает на колени по другую сторону от нее, он в ужасе.

— О Боже, Соф.