Раздумья в сумерках жизни

Вот и занищал, забедовал народ, и полилась безвинная людская кровь, будто при безголовой власти стали жить. Особенно залютовали бандитские разбои и грабежи на окраинах державы, и когдато славное гегемонское войско, умаянное всеми невзгодами смутной поры, уже не всегда справлялось с заматеревшими бандами, и из-за людской озверелости много погибло тогда безвинных людей, и снова виноватых у Смутьяныча не нашлось. Да и державных границ по Емелиному раскрою уже не оказалось: то они объявлялись прозрачными, то невзрачными, а после и вовсе не стало никаких, вот накинулись на ослабевшую державу алчные хищники со всего света, и каждый норовил побольше урвать, хапнуть, вволю по-разбойничать, а потом подальше удрать с наворованным и награбленным. И при этом, нагло и весело скалились от полной безнаказанности, потому как чиновники в Гегемонии повально были вороватыми.

Тут же всевластный гегемонский чиновникспиногрыз зажировал вовсю на мздоимстве да казнокрадстве, изъел да обескровил всю державу и простых людишек, как вша бездомного бродягу, и не осталось у людей никаких силенок, чтобы хоть как-то от спиногрызного злодейства чиновников отряхнуться, сбросить эту непосильную ношу. Уж шибко они большую силу набрали при Смутьяныче, главной опорой ему стали. Из-за этого и взыграла людская злость и горькая обида ко всей Емелиной власти, потому как в его разграбительские годы почти все, что создавалось непосильным трудом многих поколений гегемонов, было разворовано и растащено клювастым и загребастым вороньем, пожизненно пригревшимся в своих высоких теплых гнездах, так и не вспугнутых никакими Емелиными переменами. Зато старые да немощные люди царём-простофилей и его пособниками были издевательски брошены в стыдную нищету на скорое вымирание, как лишние и ненужные в новой жизни, какую они обманно всем навязали, не спросившись у народа согласия.

Так вышло, что к последнему сроку своего царствования порастерял Смутьяныч всякое уважение и доверие своих верноподданных, даже на их челобитные не отвечал, и ничего кроме угрюмого и настороженного презрения они ему теперь не выказывали. Ко всей беде, тут еще приблизился всегегемонский царевыборный сход, вот и взыграла у Смутьяныча неуемная гордыня властолюбивой натуры, остаться на престоле еще на один срок. И этот мимолетный царский вздрыг ноздрями учуяли придворные прихвостни и начали этот вздрыг всяко распалять и раздувать в народе, и, привычно убаюканный их славословием, Смутьяныч на время воспрял духом, засвежел лицом и на радостях двинулся со свитой брататься с подданными, чтобы снова им приглянуться. Поэтому таких и прозвали в Гегемонии «братухами».

В первый же свой выход для братания с народом непривычно оробел Смутьяныч от грозного гула собравшихся на сходе людей и хотя как прежде говорил с сознанием своего царского могущества и былой силы, да зримо виделось, что никто ему не верит, и его запальчивые слова с промахом летят в пустоту. С дерзким вызовом смотрели теперь подданные в знакомые глаза своего царя, уже истраченно поблекшие, горестные, зримо надорванные тяжким недугом страдающей души и тела. Когда-то они глядели на него с большой верой и надеждой, а теперь молчаливо и настороженно ждали ответов на свои каменно-тяжелые вопросы, которые кидали ему отовсюду.

– Ты каку-таку холеру с нами выкамуривашь какой год кряду? Ведь прямо житья никакого не стало, – разнобойно, доносился накалённый гул гегемонцкв до Емелиных ушей, с одной стороны.

– Из-за каких таких дел шибко зашуршился, что гляделок не видать? Разуй глаза-то да навостри уши, может, углядишь, каку баску жизнь нам учинил? Похоже, ни до какого дела, ни до какой беды твои рученьки не доходят, вроде лишним человеком в державе стал! – зло выкривали с другой стороны.

– Это пошто повальное нынче воровство сквозняком прошибло всю державу? Нам, поди-ка, видно, что с самого верху всем поганым разит, никак из твоих покоев? Сказывай, Смутьяныч!.. – грозно кричали третьи.

– Да я, понимаете ли, во все дела с головой встреваю, и уж у меня никому спуску нет, если кого прищучу, уж это так, – виновато пытался перебить Смутьяныч нарастающий гул, а ему снова кричали:

– Оно и видно, что лезешь во всякие дела, как медведь, а получается, как у зайца. Ведь за какое дело ни примешься, что ни насулишь – одна беда для людей выходит, дак лучше бы и не брался, все одно никакое дело до конца не доводишь, все одни слова, одни слова. Измаялись прямо с тобой, горемышным, уж слезал бы самолично с трона, пока не спихнули, может, и минует всех беда. Уж будь милостив, отрекись от царства, не для твоего оно уму, Емеля…

Наконец, подданные до хрипоты искричались, примолкли и, вытянув худые шеи и разинув рты, испуганно уставились на затравленно притихшего царя, будто на загнанного зверя, безразличного к своим мучителям. Пожалуй, народ впервые во всей ясности увидел перед собой старого, смертельно изможденного человека, не способного ни ответить на их вопросы, ни тем более что-то сделать для облегчения их жизни.