Раздумья в сумерках жизни

Третий логический вывод доказывал, что гегемонские бабы, угрожавшие переворотом, по природе своей милосердны, невероятно сообразительны и любопытны, в любой обитаемой среде добычливы, выносливы и живучи. Обычно при общении легко и охотно идут на контакт, но с босяками нынче не связываются и в долг им не дают, и те от обиды и унижения бесятся и всем жалуются, что не допросишься, хоть изматерись, все равно не дадут. И дальше так жить нельзя, надо что-то делать, черт бы их побрал. А что делать – и сами не знают.

В силу представленных логических выводов ихний переворот сегодня, строго говоря, маловероятен. Хотя в отдельных случаях возможен, без всякой опасности для государства и их жизни, если будут более милостивы к страдающим и нуждающимся. По-царски щедро одарил царь своих служивых: кому жалование накинул, кому медальку навесил, а кому и эполеты затяжелил – повысил в звании. А ведь и было за что, прости Господи.

Но возмущению гегемонов не было предела, когда царские глашатаи донесли до них логические выводы. «И в мать бы её уети, эту житуху нынешнюю, какую всем учинил Смутьяныч, так ни разу и не подумавши на трезвую голову, как следовало бы обустроить им же порушенную и разоренную державу, сделать ее хоть малость пригодной для сносного житья, как советовали умные люди. Да ведь снова, окаянный, не прислушался, нелюдимо отмолчался». Но, как всегда у них бывало в таких случаях, – все болтовней и кончилось.

Много худого наслушался Смутьяныч при братании с народом, но было и хорошее, да не запомнилось почему-то. А в душу запала та последняя встреча с народом, когда резали правду-матку в глаза, будто под дых били, и вспоминать об этом не хотелось. Особенно допек его известный властитель народных дум, стойко переживший всех красноголовых царей и немало от них настрадавшихся. Это он молил, почти кричал, в неистовом порыве простирая к нему старческие руки, будто отдавал в заклад свою исстрадавшуюся от любви к отчизне душу. Долго потом слышался Смутьянычу по ночам этот протяжный стонущий голос старца, напоминавший ему заунывную похоронную молитву в осиротевшей лачуге нищей семьи, которую слышал когда-то в детстве.

– Куда, слышка, прем, Смутьтяныч, сломя голову? – надрывался старец. – Кажись, слышка, разгуляй поле приперлись? Дак нам туда, кажись, слышка, не надо? Дак спохватись! Натяни вожжи да осади коней, слышка! Придержи вороных-то да посоображай маленько, пока не поздно! Приглядись, Смутьяныч, может, оглобли, куда повернуть надо, дак успевай и вожжи-то в натяг держи, не давай слабину и ловчее имя управляй, так-то может до столбовой дороги и дотянем. Да покайся перед народом за грехи свои, преклони колени-то, поклонись ему, апосля и трогай и не оставляй позади немощных да увечных, подсобляй им тащиться наравне со всеми, тогда, может, и прощен будешь.

По своему обычаю угрюмо отмолчался Смутьяныч и в этот раз, будто и не слышал народного стона от худой жизни, а крутое гегемонское варево, клокотавшее в эти годы краснопенной накипью, запредельно вспучилось, готовое хлынуть через край, и скоро взявшийся костер поубавить, видать, стало некому. Вот и начал людей одолевать страх, как бы снова не пришлось впопыхах променять нынешнего державного орлана на огнедышащего красного ворона, что, грозно нахохлившись, сидит нынче на высоком заборе и все о чем-то своем затаенном надрывно-тяжело и утробно каркает и каркает.

На одних этим нагоняет страх и уныние, других же веселит и бодрит, будто перед злой дракой. И вроде бы набрались гегемоны решимости не выбирать царя из вороньего племени, да в который раз сами же и обманулись. Ведь давно подметили, что у всех ихних выдвиженцев и самовыхваленцев хитроумные и властолюбивые головы неотмывно зашиблены краснотой. У кого до кровавости, у кого не очень, и всем им, душеосквернителям, одна копеечная цена в нынешней базарной суматохе, где только и слышны их истошные зазывальные голоса в другое светлое будущее, какое себе сотворили давным-давно.

Да, как издавна повелось, поколебала шельмоватая власть их неокрепшую решимость, навязчиво вынудила выбирать царя из двух красноголовых, и выбрали себе владыку гегемоны не по уму, а по цвету окраса – выбрали того, у кого голова чуть посветлей да помягче смотрится. Выбор-то и пал на Смутьяныча во второй раз. И никому неведомо, чем это кончится; и угнетает всех тяжёлое предчувствие неотвратимой беды, которую несёт избрание Смутьяныча царём во второй раз, и на душе у людей тревожно и зябко, будто в худую надоедливую непогодь живут.

Надо бы пережить это муторное время, говорят бывалые гегемоны, тогда непременно подыщем в цари толкового мужика, крепкого духом да прилежного в работе, и обязательно чтобы трезвая башка не была зашиблена краснотой, такого и выберем, и заживем по-людски. Должен быть такой человек на их грешной земле, говорят одни. Подика давно народился и уже на трон навострился, раз он с царем в голове, уверяют другие.