Раздумья в сумерках жизни

– Давай, Павлуха, двигай первым, ты лучше меня тропинку знаешь, а то я запинаться и падать буду, потом хлопот не оберусь со своей обсушкой у хозяев. Им-то, старикам, Павлуха, зачем нужна эта морока из-за нас? – сказал он всё это с фальшивой заботливостью и, облегчённо переведя дух, двинулся следом за приятелем.

Однако при скорой ходьбе слышал Павлуша позади себя, как Петрович изредка тяжело вздыхал и глухо покашливал. Это было непривычно. Мужик он был ещё крепкий и прожитой жизнью не изношенный.

После долгого и утомительного стояния в прибрежных камышах, почти по пояс в воде, пройтись по берегу скорым шагом было одно удовольствие – размять мышцы и разогнать застоявшуюся кровь. Однако Петровича что-то явно тревожило, и скрыть свою тревогу от опытного взгляда Павлуши ему было не по силам, как он ни старался. Никогда он не называл его Павлухой, а тут будто хотел его принизить, обращаясь к нему так, да ещё с командирской ноткой в голосе. Обиделся Павлуша за такое пренебрежительное обращение и до самого домишка не проронил ни слова.

Дед Егор был уже дома и сидел у порога на табуретке, густо дымил самосадом. Баба Нюра привычно суетилась на кухне, но почему-то часто выбегала во двор и возвращалась оттуда всё более расстроенной и, тяжело вздыхая, шептала:

– Сколько ни считаю, а всё равно не досчитываю двух, молодых-то! Нет их… кажись, пропали! – обречённо говорила баба Нюра и растерянно вглядывалась в темень окна, за которым в ограде о чём-то переговаривались гуси на своём гусином языке. Понимали бы хозяева гусиный язык, давно бы вызнали, куда пропали два гуся, а теперь только гадать оставалось.

– Пропали так пропали, – сердито буркнул дед Егор и зашёлся в кашле от крепкого самосада.

– А можа к чужому табуну пристали, а можа охотники подстрелили, не разобравшись? Вон как вечером-то, в сплошную темень шибко палили, поди наших-то и укокошили. С кого теперича спросишь? Не с кого, – печально, безответно жаловалась баба Нюра присутствующим мужикам и горестно вздыхала.

– Да перестань, бабка, заранее их хоронить! Глядишь, к утру прикондыляют и перед воротами загогочут. Гусь птица умная, к чужому стаду не пристанут, да и не примут их там, а в чужой двор сами не пойдут. Похоже, от своей стаи отбились, вот и коротают ночь где-нибудь в камышах или на берегу, – обнадёжил её дед Егор.

– Ладно бы так-то, – неуверенно отозвалась баба Нюра.

С самого начала разговора Павлуша всё понял и с напряжённым вниманием украдкой следил за Петровичем, стараясь угадать, как он к этому отнесётся и какое примет решение по убитым гусям. Честно признается в случившемся с гусями и отдаст птицу хозяевам или скроет и подленько, украдкой домой унесёт. В это не верилось, и он внимательно, с явным вызовом смотрел в лицо приятеля, стараясь поймать его нахально-блудливый взгляд и поторопить с признанием. Ведь чуть промедли он с объяснением своей вины, и уже поздно будет говорить о невиновности, что, мол, случайно гусей застрелили. Если все узнают о происшедшем, наверняка подумают, что охотники заранее сговорились застрелить гусей, а сидя за столом, пытались фактически скрыть явную кражу гусей у хозяев. Дураку же будет понятно, что это они напакостили.

Но самое глупое для него в этой подленькой истории было то, что и его, Павлушу, обязательно приплетут к этому пакостному делу, к которому он не имел никакого отношения. Вот и пыхтел он, сидя за столом, краснея от стыда загорелым лицом, вопросительно поглядывал на Петровича и всё больше мрачнел. А тот и виду не подавал, что его встревожила пропажа гусей, и, сидя напротив Павлуши, нёс всякую ерунду о погоде, о проблеме с питанием в городе, и ещё о чём-то – он был непревзойденным мастаком по части того, чтоб дурачить голову любому собеседнику.

Баба Нюра пригласила к столу поужинать и выставила на стол разной деревенской снеди. Но среди угощения особенно выделялась исходящая паром в чугунке рассыпчатая картошка. Петрович в спешке полез в задний карман брюк, достал фляжку, сделанную из нержавейки, наполненную водкой, и подрагивающей рукой разлил всем по гранёным стаканам. Но Павлуша наотрез отказался выпивать и отодвинул стакан от себя; Петрович тут же торопливо подхватил его и долил всем поровну. Только теперь до Павлуши дошло, что его напарник давно всё понял и сейчас действовал продуманно и нагло надеялся на его молчание. Он, видимо, убедился, что теперь Павлуша его не выдаст, раз все дружно выпили и даже ни разу не вспомнили за столом о сгинувших гусях, которые надёжно были упакованы в его армейский рюкзак, который теперь издевательски и вызывающе висел в сенях. А Павлуша за всё это время душевно измаялся, совсем растерялся в этой непростой ситуации и совершенно не знал, как ему поступить с вороватым напарником.