Разглашению не подлежало

Второй вопрос был форсировать две высокие стены. Где та сила и воля у меня брались, не могу себе представить; но за 2-3 минуты я оторвал железо, загнул крючок, порвал рубаху, кальсоны, посвязывал все это — и вот был инструмент готов. Начал я вылазить из камеры, щель была узкая и длинная, вся кожа на мне была ободрана, кровь лилась со всего.

Я моментально забросил крючок на первую стену и очутился наверху; тут я заметил внизу трех фашистов с собаками. Я притаился на стене и ждал, пока фашисты зайдут за угол. Ночь была холодная, а я в трусах спустился с первой стены и моментально очутился на другой. Когда я с нее спускался, у меня случилась авария, одеяло оборвалось, и мне пришлось метров 6-7 лететь до низу. Если бы я попал на камень, так ушибся бы, а так «большое спасибо» гитлеровским убийцам — они подставили под меня яму метров 120 шириной и 100 длиной с расстрелянными безвинными людьми, посыпанными известью.

Мне сразу стало понятно, что это были за крики и выстрелы каждую ночь и что для меня места тут тоже хватило бы. Я подумал с благодарностью о погибших, пролез еще около одного фашиста, который стоял на посту, произнес про себя: «Да здравствует коммунизм!» — и двинулся по незнакомой местности. По пути я принимал все виды маскировки... за полтора дня я добрался до своих. Сколько было радости и какая забота обо мне со стороны французских товарищей...»

Семья французского шахтера и франтирера Гастона и Эмилии Оффр, куда едва добрался после своего чудесного побега Василий Порик, рассказывала со слов самого Василия: «...Когда Базиль, избитый, израненный, с ободранной кожей и весь в крови, измученный тремя неделями голодания и пыток, очнулся после своего падения со стены крепости Сан-Никез в Аррасе, в «траншее расстрелянных», он увидел что-то непохожее на землю и почувствовал на своих горячих руках прохладу. Дважды он терял на короткие мгновения сознание и дважды, приходя в себя и открывая глаза, все никак не мог привыкнуть к мысли, что он на свободе.

...Обессиленный и безвольный, он лежал под страшной стеной, как будто бы исчерпав все, на что способен был человек. Но окровавленные волосы, оказавшиеся в его руках, и известь, которая обжигала его открытые раны, напомнили ему о том, где он и что оказался пока еще живым в той страшной яме, куда гестаповцы сбрасывали тела казненных. Беспощадная, смертельная ненависть к фашистам — вот та сила, которая вернула ему сознание и волю к жизни, вот та сила, что подняла его изуродованное тело — но тело солдата. «Чтобы возобновить борьбу, чтобы отомстить проклятым захватчикам-палачам, я обязан найти в себе силы, чтобы уйти и уйти поскорей, пока меня не хватились в крепости», — так подумал вчерашний смертник, как он нам рассказывал, — и это страстное желание отомстить, а значит и жить, казалось, удесятерило совсем покидавшие его силы.

В изорванных трусах, босой, измазанный известью и весь окровавленный — таким брел Базиль почти наугад. По земле стлался густой предрассветный туман, и хотя стоял май, парню было холодно, его знобило и лихорадило. Но вот вдали показался одинокий домик. Базиль решил постучать в калитку — надо же узнать дорогу. Старая крестьянка, открывшая дверцу, так и отшатнулась от него, как от исчадия ада, и мигом захлопнула калитку.

Что было делать? Едва передвигая ноги, Базиль побрел дальше. Уже начинал брезжить рассвет, разрывая клубы тумана. Надо было спешить, пока в крепости еще не хватились. Но как трудно идти босиком, как болит раненое бедро, какими тяжелыми стали разбитые плечи, как нестерпимо мозжит содранная кожа.

Неожиданно из тумана вынырнула небольшая ферма. Хозяин, видимо, только что поднялся и вышел из дома на низенькое крыльцо; у него в руках были ведра с дымящейся горячей водой — он собирался подоить коров. Порик толкнул незапертую калитку, вошел в палисадник и направился прямо к хозяину. Француз понял все сразу без слов. Он кивнул головой в сторону Сен-Никеза и тихо спросил: «Ты оттуда?» Порик подтвердил догадку старика.

Горячая вода, чтобы промыть раны и умыться. Старая чистая простыня, изорванная на бинты. Парное молоко — одна кружка, за ней вторая и большой кусок хлеба — «это хорошо подкрепляет уходящие силы». В теплоте опрятного человеческого жилья Порика сразу стало клонить ко сну. Надев на него поношенные холщовые брюки, чистую фланелевую рубашку и пару сандалий, старик-хозяин дотащил его до сеновала. «Поспи до вечера», — сказал он дружелюбно. Душистое мягкое сено, как когда-то у себя дома, в Соломирке... Василий мгновенно уснул.

«На Энен-Лиетар лучше всего пройти огородами, — вечером того же дня объяснял ему старик фермер, — вот по той тропинке. Когда обойдешь нашу деревню, свернешь налево, пойдешь лесочком и садами вдоль железной дороги, там увидишь указатель — это и будет Энен-Лиетар». Порик обнял старика-патриота. «Доброго пути, камарад рюсс партизан! Я тебя никогда не видал, и ты меня совсем не знаешь! Прощай!»