Разговор с незнакомкой

…Начались ее поездки к матери жениха. Вместе читали письма с солдатским треугольником на конверте, подолгу разговаривали. Дуська считала дни от одного письма до следующего, считала недели, вычеркивая их черным карандашом на календаре, с радостью отмечая каждый прошедший месяц. Но ждать надо было долго — целых четыре года. К тому времени Дуська поменяла место работы. Погнавшись за большим заработком, она устроилась учеником токаря на крупном машиностроительном заводе. На новом месте она ни разу не пожалела о фабрике, где по-прежнему, как и в войну, работали одни лишь женщины, а о бывших подругах вспоминала с усмешкой: «Запутались в собственных сплетнях и завидках». Оказавшись на заводе, Дуська быстро «акклиматизировалась», записалась в самодеятельный хор и не пропускала ни одной репетиции, ни одного выездного выступления и вскоре стала заводилой во всех заводских компаниях и сборищах. О фабрике она вспоминала лишь в удалой своей песенке про фабричную парочку, по-прежнему напевая ее и за станком, и на репетициях, и на импровизированных вечеринках.

На одной из вечеринок песня Дуськина звучала особенно пронзительно и отчаянно. В тот раз собрались после первомайской демонстрации у одного из заводских парней. Была очень ранняя весна. В распахнутые окна тянулись из палисадника розовые с набухшими бутонами яблоневые ветки.

Дуська, в шутку разыгрывая из себя гостеприимную хозяйку, обносила гостей небольшим подносом с мутными, доверху налитыми стопками. Все с аппетитом ели винегрет, ливерную колбасу, лакомились желтоватой и вязкой сахарной помадкой.

Как на фабрике была па-а-а-рочка… —

затягивала Дуська, лихо проглотив стопку «сучка», как называли ширпотребовскую водку.

Он был слесарь, рабочий просто-о-ой… —

вторили ей нестройным хором.

Потом танцевали. Все плыло у Дуськи перед глазами, несло ее куда-то точно птицу внезапным порывом ветра. И плакала она и хохотала громко, безудержно, до спазм…

Очнулась она, едва забрезжил рассвет. Взглянула на незнакомый беленый потолок, на засиженные мухами обои и, брезгливо сбросив с себя чужое с несвежим пододеяльником одеяло, все поняла. Через минуту она уже была на улице. Бежала, застегивая на ходу платье, мелкий ледяной дождь мочил ее голую шею, лицо и волосы.

…И прекратила Дуська свою переписку с Игорем — как отрубила… Он же, не зная, что с ней происходит, писал тревожные, полные смятения письма, требовал ответа, упрашивал все объяснить ему и даже посылал «на разведку» свою мать.

Вскоре Дуська вышла замуж и переехала в новый кирпичный дом на соседней улице. Вышла она замуж наскоро, за неделю, не устраивая никакой свадьбы и против желания матери. А сердце старой Агафьи чувствовало беду, и предчувствие то вскоре оправдалось. Муж Дуське попался из отчаянных, отпетых парней, отбывший не давно заключение. С Дуськой он повел себя просто: с первых же дней начались попреки за нечестность ее, допросы и побои. Потому-то долго и не удержалась Дуська в замужестве. Изведясь от оскорблений, ревности, мужниного пьянства, не успев залечить синяки, Евдокия ушла назад к матери. Муж долго еще не оставлял ее в покое, встречая на улице или поджидая у дома, и то грозил расправой, то умолял вернуться к нему, обещая в корне измениться. Наконец страсти его поулеглись, и он завербовался на Север, в обжитые уже места, оставил Дуську и покое. Дуська вернулась на фабрику, жизнь ее пошла ровнее. Утратила Дуська былой задор, поостыла характером и уже не ездила, как прежде, на дальние танцульки. До смерти боялась она и встречи с Игорем, которые, впрочем, сразу же после возвращения из армии женился, о чем успели сообщить ей завсегдатаи танцверанды.