Разговор со Спинозой

«Мой дорогой Цпиноза, вы станете моим новым Мольером, моим новым Расином…», — говорил он, идя по коридорам дворца, в котором до взятия Утрехта жило самое богатое семейство в городе, и размахивая руками. Потом он повернулся ко мне, изумленный, что я никак не реагирую, надул губы и спросил: «Вы ведь слышали о Мольере и Расине, не так ли?»

«Да, но я философ, а они пишут пьесы…»

«Ах, неплохо бы было мне иметь и философа при дворе, дорогой Збиноца…»

«Спиноза», — поправил его я.

«Верно, Спиноза», — и он кивнул, при этом его парик задрожал, как дрожат ветви дерева, которое трясут дети, чтобы с него упали плоды. «Если Расин и Мольер могут жить у меня при дворе, значит, могли бы и вы. И правда, там не хватает мудреца, мудрого человека вроде вас, милый Шпиноца, то есть философа, который бы говорил о Боге, о всяком таком величественном, ну, и обо мне, конечно. Ах, Жпиноса, было бы замечательно, если бы вы написали книгу обо мне», — он посмотрел на меня и, будто отвечая на выражение моего лица, сказал: «Нет, конечно, не только обо мне, Жпиноса, пусть это будет книга обо мне и о Боге».

«Вы знаете, меня считают богохульником, меня объявляют антихристом и посланником сатаны. Поэтому, если я напишу что-нибудь о вас и Боге, люди подумают, что я пишу о вас и сатане».

«Дорогой Жпиноса, вы так умны!» — сказал он, повернулся к выходу из коридора и закричал: «Жан! Жааааааааааан! Мне нужен ночной горшочек!»

Один из слуг Людовика подбежал к нам.

«Пожалуйста, Ваше Величество», — сказал он и протянул ему ночной горшок.

«Я должен справить нужду», — сказал Его Величество, забросил накидку назад, наклонился, снимая панталоны, и сел над горшком. «Не выношу вашу еду», — сказал Его Величество и застонал. «Постоянно запоры». Лицо у него перекосилось и покраснело от напряжения. «Итак, вы говорите, что было бы неуместно написать книгу обо мне и о Боге».

«Нет, Ваше Величество, было бы вполне уместно написать книгу о вас и Боге, но было бы неуместно, если бы такую книгу написал я. Я бы сравнивал вас с Богом, но поскольку многие считают меня посланником сатаны, то люди подумали бы, что у вас есть качества сатаны, а не Бога», — сказал я, глядя на лицо, напрягшееся в последнем усилии.

«Оооох», — с облегчением воскликнул Его Величество, на лице у него появилось какое-то блаженное выражение, затем он встал, натягивая панталоны.

Слуга взял ночной горшок и скрылся в коридоре, а мы продолжили прогулку.

«Знаете что, если бы вы написали книгу и посвятили ее мне, она была бы не обо мне, пишите, что хотите, просто посвятите книгу мне, тогда вы могли бы жить при моем дворе до конца своей жизни. И благоденствовать, милый Жпиноса: вокруг вас вертелись бы самые красивые придворные дамы, вы бы наслаждались вкуснейшими кушаньями, за вами всегда бы бежал слуга с ночным горшком, вы бы жили очень хорошо, просто посвятите мне книгу, и… вы при моем дворе».

«Предполагаю, что у меня там уже достаточно врагов из-за того, что я пишу, поэтому мне было бы весьма неприятно постоянно находиться среди них».

Его Величество внезапно остановился и начал принюхиваться, как собака.

«От меня пахнет?» — спросил он с таким выражением лица, будто узнал, что приближается конец света.

«Да», — ответил я.

«О нет», — сказал он и сделал трагическое лицо.

«Что плохого в том, что вы пахнете?»

«Как что плохого? Чем я пахну?»

«Многим… Вы душитесь разными духами, это очевидно. Носонюхно», — улыбнулся я.

«Сразу видно, что вы философ. Но разве я стал бы спрашивать, пахнет ли от меня духами? Когда я спросил вас, нет ли от меня запаха, это означало, нет ли… неприятного запаха…»

«Нет».

«Знаете, я боюсь мыться. Я боюсь мытья, как проигранной битвы», — сказал он, положив руку на грудь и откидывая голову назад, рискуя уронить парик, и я удивлялся, как такой человек мог захватить по частям всю Европу. «Милый Жпиноса, я никогда не моюсь, но зато меняю нижнее белье пять раз в день», — и продолжал нюхать у себя под мышками, потом наклонился и понюхал у себя между ног. «Тем не менее, я пахну, мой дорогой, все-таки я пахну. А всего лишь через полчаса я должен встретиться с одним из моих советников, который только что прибыл из Парижа. Ах, ведь он может потом ославить меня, сказав, что от Людовика-Солнце пахнет. Или, как сказали бы вы, философы, — воняет. Это было бы ужасно, мой дорогой Жпиноса, это было бы концом света! Я должен немедленно переодеться», — сказал он и побежал в своих туфлях на высоких каблуках по коридору. В самом конце коридора он обернулся и, прежде чем исчезнуть за дверью, крикнул своим пронзительным голосом:

«Подумайте все же насчет книги обо мне и Боге!»