Разговор со своими

Наверное, от того, что роман протекал так публично (наедине перешли на «ты», а на людях были на «вы»), в поездке завершен он не был. Единственное – расставаясь, договорились через день встретиться. Назначили встречу недалеко от моего издательства (оно около метро «Парк культуры») на Садовом у Киевского райкома партии, рядом с высоткой МИДа – теперь в этом особняке, естественно, банк. Было это 28 апреля 1960 года. Я, выйдя из издательства, пошла пешком, и передо мной открылась дверь подъехавшего «москвича». «Как в детективе», – сказала я. «Ничего подобного, я – свободный человек». Оказалось, приехав с аэродрома и проводив всех гостей (тогда за границу ездили редко и было принято устраивать встречу), Зяма сказал жене: «Я полюбил другую женщину». «Таню?» – спросила она. «Да». Он понимал, что всаживает нож. Но, на его счастье, нож не вошел: «А квартира?» – спросила жена. «Она твоя».

Подъехал свободный человек

Мы поехали на холостяцкую квартиру приятеля Зямы, который дал ему на неделю ключи, и с тех пор тридцать шесть лет не расставались.

* * *

Зяма к этому времени был уже достаточно широко известным артистом. А ничто так быстро не становится сладостно обсуждаемым, как события «личной жизни» любимцев публики. Поэтому у моей мамы раздался звонок писателя-сатирика Бориса Ласкина, с которым я была знакома (а Зяма со своей стороны тоже), и он сказал: «Я очень хорошо отношусь к вашей дочке и поэтому считаю своим долгом сказать: Гердт очень любит жениться, а ведь у Тани ребенок…» Это действительно имело место: кроме двух зарегистрированных браков было несколько проходных, недолгих, но настоящих – суп варили общий. Обо всех Зяма рассказал, некоторые были вполне достойными. Несколько лет спустя мы встретились в каком-то застолье с Ласкиным, и Зяма напомнил ему его звонок, сказав: «Просто когда ты надевал штаны и уходил – я женился».

Таня и Катя. 1957

Действительно, вспоминая сегодня стремительность развития событий и ставя себя на место мамы, опять восхищаюсь ею: за десять лет до этого она только спросила меня: «А он тебя обижать не будет?», а теперь сказала, что «конечно, волнуюсь, уж очень все скоропалительно». Выслушав эти ее слова, я вышла к Зяме, который ждал меня у ворот (мы куда-то шли) с вполне ясно-печальным выражением лица.

– Что?

– Да вот мама…

Взяв меня за руку, Зяма тут же велел вести его к родителям. Удивленная Шуня открыла дверь. Сняв кепку, с порога Зяма сказал: – Я обещаю вам, я буду жалеть вашу дочь.

Пауза.

– От такого сложного монолога я устал. Можно чаю?

И мы сели пить чай. И, удивительно, было ощущение, что это совсем не в первый раз! Когда спустя полчаса мы с ним уходили, я спросила у мамы: «Ну что, теперь тебе спокойнее?» – «Абсолютно», – сказала она.

Она как-то сразу его приняла и испытывала всю дальнейшую жизнь полное к нему доверие. Восхищалась его поглощенностью поэзией, вкусом, дивным чувством меры в актерском искусстве. Он же ее заобожал безмерно! Рассказывал о ней на своих творческих выступлениях. – Мама моей жены, – говорил он, наступала пауза.

– Вы правильно вычислили – это теща. Но в русском языке это слово несет негатив, а в моем случае совсем наоборот – подарок судьбы.

Попав в первый раз через год нашей жизни, 25 января, на наши с мамой именины, был восхищен обществом – этих представителей старой московской интеллигенции он не знал. При очень взрывном характере Зяма от Шуни выслушивал критические замечания с полным благоговением. Как-то в ее присутствии, будучи, как он сам про себя говорил, «глубоко легкомысленным», сказал: «Это стоит всего тысячу». «Зямочка, – сказала Шуня, – если можно, эту фразу без “всего”, ведь полно людей, для которых это очень весомо». Он согласился немедленно, сказав, что и для него это также вполне еще существенная сумма.