Разговор со своими

Однажды в издательстве меня встретила видная дама, заведующая английской редакцией, с возмущенными словами:

– Ты меня вчера ужасно подвела!

Мы были просто знакомы, никаких общих дел у нас не было, поэтому, естественно, обалдев, я сказала:

– Каким образом?

– Вчера было заседание партбюро (она была его членом), готовили состав нового бюро к выборам, я предложила твою кандидатуру, все согласились, только твой Саша (мой друг и заведующий моей арабской редакцией Александр Давидович Самородницкий) сказал: “Я тоже «за», но ничего, что она не член партии?” Я представить этого не могла!»

Когда я сержусь или чем-нибудь огорчаюсь, мой внук, сегодня уже совсем взрослый мужик, дает мне совет, который давал и мальчиком: «Баушка, оглядывайся!»

* * *

Действительно, все познается в сравнении. Мы, конечно же, были счастливой семьей. Все Зямины друзья меня приняли, у нас сложились свои отношения, и после Зяминого ухода из жизни мы продолжали быть вместе. К сожалению, они чуть старше меня, тоже ушли…

А Зяма принял моих, тоже дружил с ними самостоятельно. Они, естественно, его обожали, а сегодня, когда и их нет, их дети со мной, любят и помнят его.

Кроме того, мы вовремя встретились: ему сорок четыре, мне тридцать два. Уже некоторый опыт, совсем взрослые, не молоденькие, но еще молодые. И для любовного романа, и для защиты друг друга – семья.

Слава богу, человеческая память так устроена, что светлые минуты в ней крепче, наверное, для сохранности жизни. Поэтому, говоря о Зяме, мне и хочется рассказывать о таком.

* * *

О Гердте-артисте написано много, полно и хорошо. Возражаю, когда говорят «великий» (теперь все через одного великие), но очень ценю, если замечаю наличие духа великих. В Булате Окуджаве был пушкинский дух, в Зяме – чаплинское начало. Он, не кокетничая относительно себя, искренне считал, что планка может быть и выше.

Проба, сделавшая Гердта Паниковским

Поддался Швейцеру, пойдя на Паниковского, поставив условие, что он не будет таким, какой Паниковский у Ильфа и Петрова – противный, ничтожный, которого не жалко. Он и сделал, как хотел: Паниковский был жалкий, но трогательный до слез. И Швейцер, и зрители оценили. Как во всяком человеческом действии, так и в игре артистов бывают разные высоты мастерства. Первое, что у меня возникает при слове «Чаплин», – кадр из «Огней рампы», когда он показывает «вишню», а потом, по просьбе, сакуру, «японскую вишню». Он показывает не дерево, а душу этого дерева. Чудо! Для меня у Зямы такой эпизод из «Золотого теленка»: Шура Балаганов (Куравлев) и Паниковский (Гердт) с гирями. «А вдруг они не золотые?» – встревоженно говорит Шура. «А какими же им быть?» – отвечает Паниковский. И лицо не артиста, а этого самого несчастного Паниковского выражает знание, что, конечно же, не золотые, и одновременно детскую веру в чудо – а вдруг золотые! С ума сойти!

Паниковский. Режиссер М. Швейцер и З. Гердт на съемках «Золотого теленка». «Надо, чтобы Паниковского жалели», – убеждает Гердт

Поэтому действительно был любим людьми разных социальных слоев, возрастов, национальностей…

Звали «Зямой», и это он ценил больше всех званий и орденов, приравнивая к военным наградам. Письма приходили потрясающие, конечно, про «тембр», однажды – «хочу ребенка от этого тембра» и т. п.

Как-то мы приехали на Усачевский рынок. При входе работяга, таскавший ящики, остановил Зяму, взяв за плечо, и сказал: «Спасибо тебе за все, что делаешь». У меня дыхание перехватило – вот это «народный»! Это было время, когда если ты чувствовал себя «дома», то есть и был, не думая об этом, патриотом, то, естественно, хотел этот дом защищать и обустраивать по-честному. Поэтому я ходила на митинги, а Зяма даже выступал на стороне, так сказать, «ельцинцев». Была целая группа безусловно порядочных людей, действовавших, естественно, не без ошибок. Сегодня все забыли: не было бы Ельцина и понимавшего что идет на жесткие меры и понят не будет, умницы и таланта Гайдара – не было бы сегодня даже в глухой провинции полных магазинов.