Разговор со своими

Петр Тодоровский и Таня

Глава 22 Атмосфера жизни

Еще дача, еще люди. – Орик Верейский. – Николай Робертович Эрдман. – Дети и внуки. – Новогодние стихи.

У Верейских… Зяма, Орик, Таня

Конечно, главным человеком в поселке для Зямы и меня был Орик Верейский. И не только для нас. Он был редкостным экземпляром творческих людей, которые понимают размер своей одаренности, таланта. У него был свой голос, негромкий, но очень личностный. Я думаю, только это вообще дает право творить: должен быть свой, пусть даже тихий, но свой, узнаваемый голос. Иначе после Рембрандта, Феллини, Чаплина, Чайковского (слава богу, список длинный!) не пришли бы в мир очень нужные художники, режиссеры, актеры и пр. – полностью самостоятельные, со своим звучанием. Такие люди не употребляют слово «творчество», а говорят «работа». Твардовский не мог о себе сказать: «поэт», а говорил «стихотворец» (или «стихосложенец»). Орик говорил: «Моя работа». Относился к своим картинам критично: даря мне понравившиеся очень «Березы», сказал: «Повесь в проходном месте, в коридоре». – «Почему?» – «Надоедят».

Эльдар Рязанов и Таня Правдина на прогулке

С Орикиной женой, Люсей, дружили. Когда, довольно часто, о ней говорили не очень хваля, я вставала защищать грудью. Что впоследствии оказалось ошибкой и показало мне, что я значительно менее умная, чем про себя думаю: по-моему, главный показатель наличия ума – понимание людей. Но даже и в те времена некоторая претензия к Люсе у нас была. У Орика от первого брака была дочь, а Люся ее не принимала, а потом и две внучки. Орик виделся с ними в Москве, втайне от Люси. Зяма все время предлагал стукнуть кулаком… Мы познакомились с ними на Орикиных сороковинах. Люся позвала их в московскую квартиру, и они организовывали и обслуживали застолье… Потом было несколько поступков со стороны Люси, которые меня так убили, что я не пошла ее хоронить, похоронила раньше. Не рассказываю подробностей, потому что, может быть, это все-таки субъективно, очень хотелось бы…

Обо всех не расскажешь, главное, что было, – атмосфера жизни. Несмотря на гробившие души события, поведение властей, стыд за эти действия (например, шестьдесят восьмой год – наши танки в Праге!), восприятие было общим. Шутили: Элик (Рязанов) и Зяма откликнулись:

«Епишев и Гречко
сели на крылечко,
завели душевный разговор:
что это за субчик —
Александр Дубчек…» и т. д.

Становилось чуть легче.

Рязанов, разведясь с Зоей, вел себя достойно – дачу оставил ей. А через некоторое время купил дом у Наташи Ромм (вообще-то Кузьминой-Барнет, но дочкой она была замечательной именно Ромму). Поселились и Тодоровские.

Об Элике и Пете я написала в книге «Зяма – это же Гердт»[6]. А скажу о Николае Робертовиче Эрдмане. Они с женой, бывшей балериной, очень энергичной дамой, купили участок недалеко от нас. Жили в благоустроенной времянке, но жена занялась строительством, по этому Эрдман должен был вкалывать – писал сценарии и много чего еще.

Н. Р. Эрдман

Николай Робертович, как и мой папа, был арестован, прошел лагерь. Его имя было велено убрать из культового фильма «Веселые ребята», где он был сценаристом вместе с Владимиром Массом.

Оказалось, что в еще для всех долагерные времена он и его брат-художник дружили с моими родителями. Художник Борис (надеюсь, что не ошибаюсь) играл с папой в преферанс, причем и после папиного возвращения. Я его помню, он к нам в подвал приходил. А Николай Робертович дружил с Шуней и теперь на Пахре приходил скорее к ней, чем к нам.

Но он был такой замечательный, что мы его обихаживали, и он поддавался. Мы тогда еще не занимались расширением пространства дома и стройкой, и Николай Робертович говорил: «Вот у вас уютно, а у нас, по-моему, строят мавзолей».