Разговор со своими

Средь сосен ушастых
Я рюмку подъемлю
За частную землю,
За личный участок!
Который любезно
Помог нам сегодня
Встречать без Любезнова[7]
Час новогодний!

Пройдем же по кругу
Душою и взглядом
И выпьем за друга,
Сидящего рядом.
Без друга мы сладкой
Не знали бы жизни
При этих порядках
И дороговизне!

Друзьями обласкан,
Живу как в нирване —
Не существованье,
А дивная сказка.
И лучшую долю
Хочу я едва-ли
За Галю и Толю![8]
За Толю и Галю!

За числимых в пьяни,
Но ставших друзьями
Прекрасной Татьяне,
Небесному Зяме,
За гибнувших без вести
И без наследства
Апостолов трезвости
И домоседства

Противников НАТО,
Поборников МУРа,
За Шуру и Тату![9]
За Тату и Шуру!
Хоть мы на закате,
Но трижды нас хватит,
Чтоб выпить за Катю,
За Катю, за Катю!

Старались усердно
И создали боги
Супругу для Гердта
В конечном итоге.
За это созданье
Хвала мирозданью!
За Таню, за Таню
И снова за Таню!

За тех, кто Татьяну
Доверил мне в жены,
Пред кем постоянно
Стою пораженный
Отвагой и мощью
И духа, и чести
За тестя и тещу![10]
За тещу и тестя!

Глазами беспечно
По лицам скользя, мы
В итоге конечном
Добрались до Зямы!
Любим он друзьями,
Женою и дочкой.
Навеки он с вами.
И выпьем. И точка.

Глава 23 Невозможное состоялось

Хватит лирики, опять быт. – Квартира в «красных домах». – Домашние речения. – Сын Зямы Сева.

Но рождественская линия не кончается. Через несколько лет к нам в гости, тоже после какого-то Зяминого выступления, попал хоть и высокий чиновник, но явно теплокровный человек. Он возмутился нашей квартирой, сочтя, что спальня и столовая-гостиная не могут быть одним помещением, хоть и разделенным книжным шкафом. И опять нам позвонили из главного московского жилуправления. Там Зяму спросили (!), что бы он предпочел: квартиру в новом доме или «за выездом». Так называлась бывшая коммунальная квартира, жильцов которой расселяли. Конечно, за выездом.

И нам стали показывать разные коммунальные квартиры, предназначенные на расселение. Одна была вообще феерической: передняя метров тридцать, такая же кухня и четыре комнаты. Но располагалась она в доме, стоящем над светофором на перекрестке Садовой и Земляного вала. Так что когда мы стали разговаривать с жившими там людьми и услышать их из-за уличного шума не смогли, то поняли, что надо, как ни жаль, отказаться. Хотя они и убеждали, что «привыкнете». Мы понимали, что «не успеем». И вдруг предложили квартиру на седьмом этаже (мне, после половины жизни в подвале!) в знаменитых «красных домах» в тихом большом дворе на улице рядом с Ленинским проспектом, то есть в стороне города, ведущей к даче!

Уходя после осмотра и стоя у лифта, я сказала: это так шикарно, что состояться не может!

Но состоялось!

Люди, три семьи, жившие в этой квартире, были счастливы – все получили отдельное жилье и, смешно вспомнить, благодарили нас. Мы объясняли, что за это надо благодарить, как ни странно, советскую власть. Все смеялись.

Нам разрешили оставаться в прежней квартире, пока делаем ремонт в этой бывшей коммуналке. И Зяма, и я, научившиеся считать квадратные сантиметры, следили за ремонтом. У нас был потрясающий маляр, старой школы. Когда я восхитилась покрашенной дверью, он сказал: «Вы что, я ее только зашпаклевал!» (говорят ведь «шпаклевать», хотя на самом деле – шпаТлевка). А плотники были другие. Как-то Зяма сказал, что после спектакля на минутку заедет на ремонт. Уже очень поздно, жду, жду, мобильников тогда еще не было, приезжаю: он бегает один, работников никаких нет, и сам себе громко кричит: «Но вертикаль, должна быть вертикаль!» С тех пор, когда что-нибудь не так сделано, у нас дома говорим, конечно же, – «вертикаль должна быть вертикаль!».