Разговор со своими

Однажды попался странный текст, и я спросила у них в международном отделе: что за текст, как будто не арабом написан? Мне ответили, что это перевод с иврита. Я предложила, чтобы нас, арабистов, поучили, мы быстро бы выучились и переводили бы с оригиналов. Посмеялись… Когда-то, еще в Институте востоковедения, я была на третьем курсе, нашу переводческую группу начали обучать ивриту. Был замечательный профессор Майзель. Радовался, что мы быстро схватывали – нам было легко, языки ведь имеют общего прародителя, арамейский язык. Но недолго музыка играла: был 1949 год, и через полтора месяца учеба закончилась, а профессора, естественно, арестовали как космополита…

Дорогие мои собеседники-читатели! Я, перечитав вышесказанное, поняла, что не рассказала об одном обстоятельстве. До войны в студии Арбузова и Плучека у Зямы был роман с актрисой Машей Новиковой. Но вместе они не жили, общий суп не варили. А перед уходом на фронт Зиновий Ефимович повел ее в ЗАГС, чтобы она имела льготы, положенные женам военнослужащих. Переписывались. Писал дивные письма. Но! Наверно, любовь была не столь глубока, потому что не перешибла его погруженность в русский язык и любовь к нему. Язык был частью его жизни. И если русский язык оказывался не совсем тот, Зяму это отводило от человека.

В конце войны он лежал в московском госпитале. Жена приходила, навещала его. Иногда накоротко Зяму даже отпускали из госпиталя на костылях. В общем, отношения супружеского толка между ними снова возникли. Но он для себя уже все точки над i поставил. Узнав, что будет ребенок, он сказал: «Это ты должна решить сама. Я не откажу в помощи, но жить вместе мы не будем». Став артистом театра Образцова, отдал распоряжение в бухгалтерию перечислять всю его зарплату на счет матери сына. Маша дала сыну свою фамилию – Новиков. Так шло до тех пор, пока Сева, так зовут сына, не окончил институт и начал работать. Пока Сева был маленьким, Зяма навещал его, но не очень часто. Севина мама, конечно же, была однолюбка, страдала и надеялась. Его приход к ним всегда кончался сценой с Машиной стороны.

Сева Новиков, Зямин сын, в момент знакомства с Таней

Естественно, мне все было рассказано. Я попросила, чтобы Сева к нам пришел. Он уже подрос и мог сам ездить. Мама разрешала. И как-то Сева пришел к нам еще в съемную квартиру, и было поздно. Я позвонила Маше и попросила разрешения Севе остаться ночевать. Ночью Зяма сказал: «Первый раз сплю с сыном под одной крышей». А потом, каким-то летом, он жил с нянькой и Катей у нас на даче в Абрамцеве.

Став взрослым, познакомил с одной женой, потом и со второй. Но, очевидно, имея даже не осознанную обиду за маму, душевной близости к отцу не испытывал и бывал редко.

Я позвонила ему осенью 1996 года, когда Зиновию Ефимовичу стало заметно хуже. Он приехал, увидел, в каком состоянии отец, спросил, нужна ли помощь. Я сказала, что справляюсь. Если честно, предполагала, что он сам будет проявлять инициативу. Но он не появился. И последний раз я видела его на похоронах Зиновия Ефимовича… У меня нет ощущения, что и материально, и морально мы обделили его вниманием. Я считаю, что старые не должны навязываться молодым. Если я Севу найду и спрошу, почему он исчез, это может положить на него тягостные обязательства. Инициаторами общения должны быть молодые. Счастлива – имею практические доказательства…

Глава 24 Дрожащие колени

Работа на партию. – Загородная дача. – Дворец съездов. – «Вы и поправьте…».

Раз я вспомнила о работе в ЦК, расскажу, раньше рассказывать об этом категорически было нельзя.

Перед съездами КПСС или какими-нибудь международными съездами, например коммунистических и рабочих партий, собирали группы специалистов по западным и восточным языкам. Многих брали из языковых редакций нашего издательства, с иновещания радио, из АПН. За неделю до начала съезда снимали с работы и везли на загородную дачу, скорее, небольшой дом отдыха для среднего звена партруководителей. Со всеми удобствами, но обнесенный колючей проволокой, за которую выходить не разрешалось. Мы считали себя (потому что нас так считали) на казарменном положении. В коридоре был один телефон, с которого позволялось звонить. Нам звонить не разрешалось, а до мобильных было далеко.