Разговор со своими

Как-то, позвонив Кате, услыхала: «Мама, у тебя такой голос, как будто на тебя направлено ружье!» А оно так и было: около телефона стоял военный, правда, не с ружьем, а с автоматом…

Начиналась работа. Нам приносили текст доклада (он был главный) генсекретаря. Переводили, редактировали, перепечатывали. Через некоторое время приносили поправки. Это повторялось неоднократно.

Накануне открытия съезда или заседания вечером отвозили в Москву, а утром, конечно, по пропускам, приходили в Кремль, во Дворец съездов. Попав туда в первый раз, были удивлены бездарностью устройства: ведь это не концертный или театральный зал, а Дворец съездов, а работали на узеньких столах гримуборных! Для синхронных переводчиков – тесные душные кабины, для журналистов – небольшое количество телефонов и т. п. Потом удивляться перестали… Переводили на русский выступления арабских деятелей. Однажды это было не во Дворце съездов, а в Большом Кремлевском дворце на совещании коммунистических и рабочих партий, которое было созвано в 1968 году после вхождения наших танков в Чехословакию. Во многих странах начался повальный выход из компартий.

Выступления бывали зачастую очень резкими.

Мне досталось переводить выступление главного партийца из Судана. Забыла его имя, но помню, что он был очень образованным, окончил то ли Кембридж, то ли Оксфорд. Я сдала перевод, и где-то часа в два ночи меня вызывают к инструктору ЦК. У него в руках перепечатанный текст моего перевода, мною считанный. Он показывает мне строчки, где как раз идет резкая критика. Дает написанный им вариант этого куска и предлагает мне исправить на его вариант, полностью изменяющий смысл сказанного на абсолютное одобрение. Я вынимаю оригинал, написанный суданцем, нахожу это место и говорю, что изменить не могу, так как предлагается совсем другой смысл.

– Тем не менее надо поправить, – говорит он.

Я с дрожащими коленями говорю:

– Вы и поправьте, а здесь стоит моя подпись и я себе позволить подлог не могу.

На тех же коленях возвращаюсь к своим, рассказываю, все в панике, что мне врежут. Если он и исправил, то относительно меня повел себя прилично – никаких последствий не было.

Много лет спустя мы встретились. Я с Зямой была в Израиле, и нас пригласили к нашему послу Бовину. «Познакомьтесь», – а я, узнав своего инструктора ЦК, не успела произнести фразу «А мы знакомы», потому что получила вполне ощутимый удар: Зяма лягнул меня ногой. Был прав. Бовин был прекрасный человек, порядочный, и напоминать ему о вынужденных обстоятельствах, конечно же, не следовало.

Пишу об этом, потому что сегодняшние поколения пока что воспринимают такое как абсурд. Но надо, чтобы не потеряли присутствия духа и не позволили страху возобладать…

Глава 25 Встреча с Эрнстом Н.

Гастроли в Швейцарию. – «Сорок первый». – Эрнст Неизвестный. – Переводчица Инна. – Жить могу только дома.

1976 год. Театр на гастролях в Швейцарии. Я уже езжу с Зямой. Все живем в Цюрихе и на автобусах вместе с декорациями выезжаем в разные города. Сегодня – Берн, столица Швейцарии. С нами на редкость ужасный «сорок первый» – кагэбэшник. Перед спектаклем в своей уборной Зяма надевает рабочую форму. Кроме меня здесь еще Мартын Хазизов – гитарист. Стук в дверь, входит человек и протягивает Зяме открытку. Смотрим – фотография Эрнста Неизвестного. На оборотной стороне написано: «Дорогой Зиновий, передайте моей маме привет. Зиновий, Браво! Эрнст Н.». Естественно – вопрос: «Он здесь?» – «Да». Мы, как идиоты, опять: «А что же он не зайдет?» – «Он не хочет доставить вам неприятности. Сегодня всё ваше посольство здесь». И тут мы понимаем, что этот человек тоже бывший «наш» и знает, что мы «не имеем права» общаться с «изменниками». Я выскакиваю из гримерки, бегу по узкому фойе театра, вижу «сорок первого» далеко от этой гримерки. Добегаю до скопления публики и в одной группке вижу Эрнста. Естественно, почти подлетаю, но замедляюсь, увидев его глаза, показывающие, что обниматься нельзя. Улыбаемся друг другу и кратко пожимаем руки с таким же кратким «здравствуйте». Но… кончается спектакль, Зяма выходит кланяться последним. И кланяется не стоя, а проходит по сцене – чего обычно не делает. А сейчас идет, чтобы подойти к тому краю, где у самой сцены стоит Эрнст. Гердт пожимает руки стоящим у сцены, чтобы в конце пожать Эрнсту…