Разговор со своими

Мне кажется, что ни у кого не было столько изменений во власти, даже у французов, сколько их было у нас. Сейчас, когда я вспоминаю Ростроповича, то в глазах у меня картинка: Слава, заснувший в Белом доме, сидя, с автоматом в руках. А на старинной московской улице Остоженка великолепный Центр Галины Вишневской…

Хочется, чтобы изменения были только такими, но пока что – увы! Надеюсь на чудо…

Называю наше время эпохой неосталинизма. К большому сожалению, многие, исходя из реальности, со мной согласны. Думаю, моей семье повезло, что сегодня я такая сильно немолоденькая. Они не догадываются: наделала бы много не подходящих времени поступков, будь я молодой. Все время стыдно. И страшно!

Не устаю повторять: я счастливый человек, потому что (конечно, все субъективно) счастье – это люди. А стольких совсем простых, никому не известных, но и знаменитых, с именами – подарила мне судьба. Не просто видеть их, слышать, читать, но и быть знакомой, общаться!

Например…

Глава 27 Александр Трифонович Твардовский

Встреча на вернисаже Ореста Верейского. – Общение на даче. – Твардовский слушает стихи Пастернака. – «А у вас не осталось на донышке?» – Поэт.

Не знакомство, а экзальтированный всплеск с моей стороны. Объясняю: в Музее изобразительных искусств вернисаж нашего друга художника Ореста Верейского; мы с Зямой стоим у крайней колонны музея, а к другой крайней подходит Твардовский. Незадолго до этого, еще в «Самиздате», нами прочитан «Теркин на том свете». Совершенно импульсивно, не говоря Зяме ни слова, бегу между колонн к Александру Трифоновичу. Подбежав, поднимаюсь на цыпочки и целую в щеку, произнося: «Спасибо вам». Отерев рот тыльной стороной ладони, он целует мне руку и, наклонившись, щеку. Бегу обратно к обалдевшему, но, как ни странно, одобрившему меня Зяме.

Александр Трифонович Твардовский

* * *

Живем в Пахре, еще в снятой времянке. Часто бываем у Верейских. Там и знакомимся по-настоящему с Твардовским, который тоже у них часто бывает. В момент знакомства умираю от страха: вдруг он вспомнит, глядя на меня, ту экзальтированную дамочку. Обошлось…

Начали общаться самостоятельно, он заходил к нам, мы бывали у гостеприимной, хлебосольной Марии Илларионовны. Были даже однажды свидетелями «семейного» разговора: Мария Илларионовна дала какую-то оценку, не помню чему, а Александр Трифонович прокомментировал это наотмашь фразой, очевидно, из «домашнего» обихода: «Ну, это уже истина из отрывного календаря».

Был август, и Александр Трифонович сказал, что завтра утром идет по грибы. «Пойдемте со мной», – позвал он Гердта. «С удовольствием. Когда, часов в восемь?» – «В восемь с грибов возвращаются!». Договорились на семь часов. Зяма, рассказывая об этом походе, вспоминал, как он был смущен, представ перед Твардовским с цветастым целлофановым пакетом вместо корзинки с ножиком… Но был счастлив! Говорили о стихах. Зяма рассказывал о своей приверженности к поэзии.

– И из моего знаете?

– Еще бы! – и тут же начал о Пастернаке.

– Я понимаю величину, но он мне не близок.

– Что вы! Сегодня ведь девятнадцатое? Значит шестое августа по-старому, вот послушайте, – и Зяма во весь голос начал в дивной утренней прохладе читать обожаемое:

Как обещало, не обманывая,
Проникло солнце утром рано
Косою полосой шафрановою
От занавеси до дивана.

Оно покрыло жаркой охрою
Соседний лес, дома поселка,
Мою постель, подушку мокрую
И край стены за книжной полкой.

Я вспомнил, по какому поводу
Слегка увлажнена подушка.
Мне снилось, что ко мне на проводы
Шли по лесу вы друг за дружкой.

Вы шли толпою, врозь и парами,
Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня
Шестое августа по старому,
Преображение Господне.

Обыкновенно свет без пламени
Исходит в этот день с Фавора,
И…