Разговор со своими

К обидам горьким собственной персоны
Не призывать участье добрых душ.
Жить, как живёшь, своей страдой бессонной,
Взялся за гуж – не говори: не дюж.

С тропы своей ни в чём не соступая,
Не отступая – быть самим собой.
Так со своей управиться судьбой,
Чтоб в ней себя нашла судьба любая
И чью-то душу отпустила боль.

Ведь это философское указание: как надо себя вести в жизни, а как просто, все понятно, «все на русском языке». Похоже на прозрачность воды до дна в глубоком чистом озере.

Соперничать могут только великие музыканты…

Глава 28 На родственников повезло

Родственники, которые стали друзьями… Евгения Викторовна Александрова. – Дом на Малой Бронной. – Большой Федя и маленький Федя. – Федя и Лора, Виктор и Тоня. – Федор Дмитриевич – профессор и Аня. – Судьба Феди-маленького. – Завещания бабушки. – Последний брак Федора Дмитриевича.

Евгения Викторовна Александрова; почему Александрова, никогда не пришло в голову спросить, вероятно, псевдоним для подписи художественных переводов (Бальзак, Золя), сестра моего папы Александра Викторовича. Была замужем за его гимназическим другом Горбовым, Дмитрием… Родила сына Федора (о нем скажу позже). Знала языки, французский в совершенстве, так как в детстве была послана в швейцарский пансион. О чем, рассказывая мне, все время повторяла: никогда не отдавайте детей в пансион, лучше их не заводите… Даже понимая его пользу, считала пребывание в пансионе худшим временем своего детства.

После развода с Митей Горбовым вышла замуж (читайте медленно) за Льва Энгельгардта, отца первой папиной жены Лидии. А Митя Горбов (отец Феди) женился на сестре Лидии – Людмиле. Дружили всю жизнь!

Следователю НКВД тетка рисовала генеалогическое дерево, он тоже понять этого рассказа не мог (как, я думаю, и вы). А мой сводный по отцу брат Виктор Правдин во время папиного пребывания в лагере жил у тети Жени вместе с Федей Горбовым, двоюродным братом (по отцу) и дедушкой (по матери), мужем тетки.

Тетка занималась художественным переводом с французского и работала в Институте океанологии Академии наук, тоже переводя разные научные статьи со всех европейских языков.

Рассказывала, что очень любила английские статьи. Даже в самых разнаучных были шутки. Например, к серьезной статье по океанологии приложена картинка: две русалки лежат на прибрежной скале, и одна спрашивает: «Брунгильда, ты веришь в матросов?..»

Меня очень любила, дружила с Шуней. Очень много со мной разговаривала, приучила к стихам, показала всех поэтов Серебряного века, о которых мы, подростки тридцатых-сороковых, понятия не имели, в школе их не велено было даже упоминать. Была, несомненно, умна и вообще одарена. В 1975 году на восьмидесятилетие моего папы – ее брата – написала стихи по-французски «Bonjour, tristesse». Но для нас, французским не владеющих, и по-русски «Старость, здравствуй!» заменив в переводе tristesse – «грусть» на «старость».

Дружила с моряками с китобойной флотилии «Слава», даже меня с ними знакомила, было очень интересно.

Обожала собак. В сильно относительно, но все-таки благополучное время – не молоденькая, но молодая, муж старше на двадцать восемь лет (!), но обожаемый, сын Федя и племянник Витя – спортивные, красивые студенты, и большая удача – сумела с дикими трудностями вернуть свою маму, мою бабушку Марию Зиновьевну из эмиграции, где она осталась одна после смерти мужа. Была собака, девочка Буля, очень породистый боксер, но внешности страшнющей! При этом приветливости и ласковости такой, что тетка всегда говорила: когда придут воры, Буля покажет, где лежат серебряные ложки. Я бывала у тетки и бабушки довольно часто, и Буля, встречая меня, ставила лапы мне на плечи и сразу умывала языком все лицо… Я очень любила ездить «на Бронную». Помимо всего, там на обед всегда был компот из сухофруктов (на третье), особенно груши! Дома от бедности он бывал только по выходным.