Разговор за рюмкой чая. А поезд наш всё дальше мчится

И тут же сам себе отвечал, – потому, что идиот. Потому, что Люся – не собственность, потому, что нельзя так долго испытывать терпение. Даже она, такая покорная, такая снисходительная и правильная, не сдержалась… как же так, Люсенька, как же так?

Он постоянно ездил в командировки, постоянно врал, а она ждала. Ждала и верила.

Три дня назад, когда Витька приехал после очередного редакционного задания, Люся, ни слова не говоря, вынесла в коридор чемодан, совсем новый, по виду дорогой (специально купила, чтобы унизить), и безмолвно показала глазами на дверь.

Витька по привычке попытался её облапить, прижать. Люся девушка доверчивая, отходчивая. Сколько уже у них было этих тихих размолвок. Он ведь не муж, даже не жених ещё по большому счёту, просто друг. Что с того, что они почти два года встречаются, что полгода спят в одной постели, что слегка потискал Алису: он ведь ничего ей не должен.

Или должен?

Жениться-то в ноябре обещал, даже день свадьбы назначил. А тут такое…

Ещё большей неожиданностью стало известие о том, что его нашла Светка, одноразовая любовь из командировки, что она…

Витька ещё надеялся, что удастся всё уладить, что свечку над ним не держали, когда девчонки сами в его постель прыгали, на горячем ни разу не ловили. Нет у Люськи ничего, кроме подозрений и предположений, которые аргументом не являются.

– Вывернусь, – думал Витька и ошибся.

На этот раз всё было предельно серьёзно. Были у Люси основания, дающие право дать отставку, были неопровержимые доказательства. В строку легли и давнишние бездоказательные грешки, которые из размытых эскизов в один момент превратились в цветные фотографии.

Они уже жили вместе, когда друзья пригласили Витьку на мальчишник, а сами втихаря позвали подружек без комплексов, чтобы разбавить сухое мужское общение пикантными специями.

Под стимулирующим действием алкоголя любая незаметная на трезвую голову девица, которая руку с груди не сбросит и губки алые подставит – королева.

Витька ведь не мальчишка, знает толк в приправах, в пикантных пряностях, имеет опыт интимной кулинарии. Посолил, поперчил, поджарил где надо. Короче, покувыркались малёк с одной, с другой, может и с третьей.

Он толком не помнил, что было, чего не было, но факты штука упрямая: помада на рубашке, засос на шее, майка наизнанку…

Люся смотрела на него воспалёнными обидой глазами, чувствуя подступавшую к горлу истерику, закипающую в душе обиду и неспособность понять – почему, зачем?

– Ты… ты… уходи!

– Клянусь, любимая, ничего не было. Я выпил, без привычки захмелел. Закуски было мало,  а пива и вискаря много. Я всё смешал. Что потом было – не помню. Клянусь – больше такого не повторится. Давай… а давай в ноябре поженимся.

Верить Витьке было нельзя, но очень хотелось. Или жалко было: упущенного времени, потерянной напрасно невинности, себя тоже.

– Ты правда хочешь на мне жениться или…

– Никаких или, любимая! Хочу, вот те крест – хочу. Потому, что люблю. Люблю, люблю, люблю! Тысячу раз люблю, ты мне веришь?

Глаза у Люси тогда были такие…

Не забыть Витьке вовек этих глаз. Словно на Голгофу с крестом на плечах собиралась подняться, будто прощалась с чем-то навеки.

Витька тогда так старался, что сам поверил в искренность своих слов.

Как же он тогда любил Люсеньку, как любил!

Целый месяц любил, пока не послали его в очередную служебную командировку.

Там были такие девочки – закачаешься: ноги от ушей, груди как теннисные мячики, губки бантиком и никаких комплексов. От такого подарка отказаться мог только кретин в пятом поколении.

У Витьки был дед, Савелий Макарович, почти глухой дед. Он забыл, как ходить, почти ничего не ел, но на память не жаловался. Свою жизнь дед воспринимал как “стремительный бал”, чем гордился и постоянно выпячивал неоспоримые мужские достоинства.

– В молодости я, Витенька, славным казаком был. Работать любил, умел всё на свете, любил и ненавидел в полный рост, силён был и ловок, не в пример хилому нынешнему поколению.

В этом месте он обычно оглядывался, требовал приблизиться на безопасное расстояние, чтобы высказанная им шёпотом вселенская тайна не была случайно услышана Витькиными родителями.

– Шешнадцать, внучёк, шешнадцать целок оприходовал. И ищо бы столько совратил, да встретил на свою беду Марфу Егоровну, бабку твою непутёвую, ни дна ей, ни покрышки. На ей, проклятущей, мой победный счёт и завершился. Самое обидное, что не я её, бабку твою  раскупорил, порченую взял. Ну да ладно, то дело прошлое. Околдовала меня, зараза, в полон взяла и фамилии не спросила. Ходил я за ей хвостиком, умолял колечко в дар принять за единственный поцелуй. Так до свадьбы и не дала, шалава. Потом поздно было бисер метать, штамп в паспорте и половина деревни родни не позволили включить заднюю скорость, а там и маманя твоя – оторва шалопутная, в пузе у Марфы зашевелилася.

– Дед, ты эту байку мне уже раз двести рассказывал, знаю, что дальше будет.