Разговор за рюмкой чая. Не буди лихо

А ныне знать друг друга не хотим.

Владимир Вишневский

У будничной жизни любого из нас, даже самого никчёмного, самого заурядного и невежественного, есть сокровенный глубинный смысл, определённая природой благая цель появления и духовное предназначение. Вот только понять неповторимость и бесценную идентичность того, чем и для чего живём, суждено не каждому.

Не бывает жизни правильной и неправильной, есть только личная судьба, которую каждый строит сам, выбирая уникальной архитектуры и направления путь, ежесекундно принимая те или иные решения, затем пожинает спелые плоды или разгребает последствия.

Жизнь, лишённая смысла, невозможна в принципе. Каждый человек к чему-то стремится. Вопрос в том – к чему именно?

Лично меня больше всего на свете волнует стремительная эволюция отношений между людьми, настолько стремительная и беспощадная, что казнит и милует, не считаясь ни с чем.

Бескорыстие и искренность, любовь и нежность, симпатия и вера, уважение и привязанность, сплавляющие жизнь мужчины и женщины в единое целое, вдруг исчезают бесследно, оставляя вчерашним влюблённым развалины судеб.

То, что было смыслом жизни, вдруг лишает элементарной возможности дышать, двигаться, мыслить.

В такие минуты начинаешь ощущать головокружение, удушье и стремительно падаешь в пустоту.

Я неподвижно, внешне расслабленно сидел с закрытыми глазами, пытаясь успокоиться.

Мысли и чувства внутри головы разрозненными ослепительными сполохами носились среди подвижных разноцветных пятен, отталкивающих друг друга, образуя невообразимый хаос, препятствуя вычленению сути произошедшего, окончательно сбивали размытый фокус восприятия реальности.

Гулкая звенящая пустота не позволяла сознанию зацепиться за ускользающие детали. Это был я и в то же время не я.

В такое состояние меня опрокинула очередная размолвка с женой. На этот раз не просто досадное недоразумение, когда милые тешатся лёгкой бранью в попытке восстановить равновесие, а нечто более серьёзное.

Незначительное разногласие началось с обычной полемики, только привычные претензии высказывались темпераментнее и обиднее, звучали чересчур агрессивно и ранили больнее, чем прежде.

Что-то в голосе Веры, в её интонации заставляло внутренне напрягаться, вздрагивать, словно обидные фразы посылали невидимый импульс на виртуальную кнопку некого генератора, отвечающего на сенсорное воздействие ощутимым ударом.

В голове гудело, сердце колотилось скачками. По телу прокатывалась омерзительная судорога, вызывающая тошноту и холодную испарину, моментально лишая привычного равновесия.

Вера голосила прерывисто, злобно, старалась уколоть как можно больнее: унизить, уязвить, оскорбить.

В ход шли обвинения, лишённые оснований и логики: намеренная клевета, неистовые выкрики, касающиеся моих родных, оскорбительные насмешки, затрагивающие мужскую гордость и цинично извращённые обвинения в интимной несостоятельности.

Я, не задумываясь, парировал, в той же тональности, только деликатнее, чем невольно повысил градус напряжения.

Жена сосредоточилась на списке дефектов моего скверного характера, смаковала подробности анатомии и физиологии, напирала на исключительной никчёмности всего мужского рода в целом и меня в частности.

Бесплодная, но весьма эмоциональная полемика невольно заставила оправдываться, что дало жене дополнительный повод раздавить остатки моего мужского самолюбия.

В Верином взгляде светилось торжество победы, безумное ликование и злобная радость. Это был её триумф.

Не важно, чем продиктован был этот коварный выпад, имел ли он под собой основание. Зародыш сомнения в моём сознании вздрогнул и оживил точку роста, как плодородное семя, упавшее в спелую почву.

Я был растерян, раздавлен, без вины виноват.

– Импотент, недоносок, нелепое подобие мужчины, – кричала Вера, – я живу с тобой из жалости. Ты мне омерзителен, противен. И вообще – у тебя не стоит!

– Допустим. И что с того? Хочешь сказать, что мой темперамент не соответствует твоим потребностям, что один раз в день – дисфункция, импотенция? Извращенка, сексуальная маньячка!

– Плевала я на твой темперамент. Когда Бог раздавал мужикам яйца, тебе достались полтора протухших экземпляра, прикреплённые, хрен знает чем, к сморщенной сосиске.

Вера в образе свирепой фурии обожгла меня зелёным холодом воспалённого непонятно чем гнева. Мимика её лица окаменела до состояния маски, с дрожащих губ слетали капли слюны.

– Какое несчастье, – парировал я, – наверно создатель хотел наказать тебя за длинный язык. У меня, между прочим, есть дочь. Это железобетонный аргумент в пользу того, что с потенцией, темпераментом и плодовитостью у меня полный порядок. Ты бредишь.

– Ничуть. Кто сказал, что дочь твоя? Об этом могу знать только я. Ага, съел?

Вера вытащила из кармана сигареты, закурила, нервно скомкала опустевшую пачку и брезгливо швырнула её мне под ноги.

Раскрасневшееся лицо жены пылало выражением восторга, словно этим движением, как гильотиной, она безжалостно и ловко расправилась со мной.