Разговоры на песке. Как аборигенное мышление может спасти мир

Это изображение мышления предков (ancestor-mind), которое всё – про глубокое вовлечение, связь с безвременным состоянием души или «состоянием альфа-волн»[35], оптимальным состоянием мозга для обучения. Мы можем достичь этого состояния посредством большинства видов аборигенной культурной деятельности. Его отличает полная концентрация, вовлеченность и потеря чувства линейного времени.

Мышление предков может включать в себя иммерсивную визуализацию и экстракогнитивное обучение – например, получение знания через откровение во сне или наследование знания в клеточной памяти.

Это изображение мышления паттернами (pattern-mind), которое рассматривает системы в целом, а также тенденции и регулярности в их рамках, и использует всё это для формулирования точных предсказаний и поиска решений сложных проблем. На картинке видны три линии, каждая из которых разделена на три части, причем каждая часть – это линия из символа мышления родства, состоящего из двух элементов, связанных какими-либо отношениями. Во всех точках сгиба можно видеть, как начинается новая пара, связанная новыми отношениями. Это отражение поистине целостного, контекстуального мышления.

* * *

Мышление паттернами связано с началом нашего списка, с первым символом мышления родства и с утверждением о том, что всё взаимосвязано. Владение аборигенной эпистемологией (способом познания) предполагает способность видеть дальше предмета изучения и стремление к такому пониманию, которое будет вбирать в себя сложную контекстуальную информацию и групповой консенсус относительно того, что считать реальным. В этом заключается разница между устными и печатными культурами.

Устные культуры известны своим высококонтекстуальным[36] или полезависимым[37] стилем мышления. В них не бывает изолированных переменных: любые размышления зависят от конкретного поля деятельности или контекста.

В свою очередь, печатные культуры низкоконтекстуальны и поленезависимы, потому что они не зависят от поля деятельности или контекста и работают с обособленными идеями и объектами.

Утрата контекстуального мышления в западной цивилизации отчасти лежит на совести Платона, который высказал мысль о том, что всякую идею нужно изучать как отдельную сущность в себе, не связанную с остальной частью системы. Такой подход породил научный метод редукционизма и высоко индивидуализированные способы мышления, которые пришли на смену общинным подходам к знанию в западной философии. Платон был учителем Аристотеля, а тот, в свою очередь, обучал Александра Македонского, который отправился на восток с большой армией и внедрил новые формы мышления в покоренные им высококонтекстуальные культуры. Позднее благодаря распространению печатной грамотности на Западе стало возможно выражать мысли по отдельности, без диалога, и даже анализировать отдельные слова, вследствие чего редукционизм стал распространяться, как лесной пожар.

Низкоконтекстуальные формы мышления, распространившиеся из Греции и Македонии, оказались полезными для подготовки более послушных работников и солдат. Люди могли сосредотачиваться только на поставленной перед ними задаче, не задумываясь о цели своего труда в рамках более широких схем. Им больше не нужно было понимать цели их руководителей. В низкоконтекстуальных культурах потребность в консенсусе и согласии отпадают. Рассуждения приобретают иерархический, одинокий и несвязанный характер, вследствие чего коммуникация становится однонаправленной и облекается в форму высокопарных речей, наставлений и, что особенно важно, приказов.

Высококонтекстуальным культурам диалог и сложные соглашения, напротив, необходимы. Они широко используют невербальную коммуникацию – в них многое не проговаривается, поскольку в них существует взаимопонимание и консенсус относительно того, как нужно действовать. Низкоконтекстуальные культуры в большей степени полагаются на явные, подробные инструкции и насыщенную вербальную коммуникацию между индивидами, обладающими сравнительно низким взаимопониманием. Я считаю свое описание более точным, чем привычную фразу: «Белые слишком много разговаривают», – на мой взгляд, она звучит несколько упрощенно и даже грубо и для аборигена представляет собой на удивление низкоконтекстуальное утверждение.