Разговоры на песке. Как аборигенное мышление может спасти мир

Я следую за этим духом связи от того места, где я срезал ветку, домой, на север, к тем отношениям, которые у меня там есть. Я вижу термитники, которые разрослись из-за того, что это место лишилось равновесия, хотя туристам, которые его фотографируют, кажется, что они видят его в первозданном виде. Попугаи, ранее откладывавшие яйца в термитники, теперь улетели, потому что мотыльки, откладывавшие яйца там же, тоже исчезли. Раньше они вылуплялись в одно время, и гусеницы поедали помет птенцов попугаев. После того как мотыльков уничтожили тростниковые жабы, все вновь вылупившиеся попугайчики потонули в собственном дерьме.

Тысячи подобных взаимосвязанностей вплетены в текст устной культуры, который я создал при изготовлении этих бумерангов, и я могу обратиться к ним в любой момент: достаточно присесть, взять бумеранги в руки, и начнется загрузка информации. Лишь некоторые из этих взаимосвязанностей можно описать в печатном тексте, который никогда не станет чем-то большим, нежели ограниченный перевод. Я также не могу дальше менять и расширять этот печатный текст после того, как напишу его, или обсуждать его значение через обратную связь с другими людьми, термитниками или деревьями с красной древесиной.

Изготовление этих бумерангов – это акт композиции, сохраняющий мои паттерны мышления в рамках устной культуры и обеспечивающий долговечность знаний, которыми со мной поделились, в масштабе глубокого времени. Написание этой книги дает противоположный эффект, но оно всё равно того стоит. Я должен использовать оба пути, чтобы выработать жизнеспособный способ существования в эту переходную эпоху, а затем передать знание, чтобы другие могли его использовать, адаптировать и развивать.

Однако в городе, куда я переехал три года назад, трудно заниматься резьбой по дереву. Люди начинают нервничать, когда видят темнокожего бородатого парня с топором в руках. Однажды кто-то вызвал полицию, которая начала антитеррористическую операцию, так что мне пришлось скрываться на протяжении суток. В другой раз на меня донесли в службу безопасности университетского кампуса, обвинив меня в «обратном расизме» на том основании, что неаборигены не могут участвовать в этом виде культурной деятельности. Вы, должно быть, представили себе какого-нибудь типичного расиста-англосакса старой закваски, но на самом деле пожаловался на меня абориген. Впрочем, хватит о дураках – оба-мы должны побеседовать с каким-нибудь интересным человеком, а не позволять нарциссам отвлекать на себя все наши мысли.

В течение нескольких месяцев я беседую с Мелиссой Кёрби, женщиной из клана вайилаван нгийямба (Wayilawan Ngiyambaa) из Бреварины, работающей заместителем директора школы в одной далекой аборигенной общине. Она исследует местные подходы к обучению грамотности, разработанные учителями-аборигенами и учитывающие способы познания, свойственные устной культуре. Она также преподает свой традиционный язык и работает над его сохранением. Ее мать разработала фонетическую систему для начального этапа обучения грамотности, в которой все звуки английского языка соотносятся с аборигенными родственными ролями, что превращает начальное обучение чтению и письму в упражнение, основанное на уже известных ученикам моделях отношений.

Подозреваю, что сестрица Мел почитывала французского социолога Пьера Бурдьё, потому что она осторожно рассуждает о грамотности в категориях трансформации капитала. Она говорит, что суть процесса заключается в использовании грамотности для преобразования культурного капитала в объективированный капитал (в виде оценок и тестов), который затем преобразуется в капитал институциональный (в виде дипломов), имеющий меновую стоимость в экономике. Проблема же состоит в том, что, как знают аборигены по своему опыту, для нас дипломы редко обладают той же меновой стоимостью, что и для других, особенно в наших собственных общинах. В результате мы стремимся трансформировать этот институциональный капитал в финансовый. Мы стремимся найти мотивацию для того, чтобы растянуть удовольствие на двенадцать лет ради получения диплома, хотя в большинстве случаев он оказывается для нас бесполезным. Образовательные программы мало что могут нам дать, если только они не связаны с радикальным социальным и экономическим преобразованием наших общин.

Я знаю, что в политике Мелисса придерживается очень консервативных взглядов, поэтому мне смешно слушать ее марксистские рассуждения. Проблема в том, что только социалисты писали о сложной взаимозависимости между грамотностью, социальной фрагментацией и экономической изоляцией, с которой ей приходится работать в своей общине для того, чтобы повысить результаты учеников. В итоге ее речи звучат как нечто среднее между Ноэлем Пирсоном[39] и Че Геварой.