Разговоры о (не)серьезном

Ты не понимаешь, как жить дальше: бросить — это все равно, что убить. Но если не бросить — это то же самое, что суицид. И так и так дело закончится смертью, и только ты выбираешь, чьей.

Ты начинаешь задерживаться на работе, делать какую-то дичь, которая никому не нужна, чтобы, когда ты пришла, он уже спал. Или хотя бы уже собирался ложиться. И начинаешь устраивать скандалы на ровном месте, надеясь, что он сам тебя бросит. Но он просит прощения, и ты вынуждена прощать.

Наконец, ты не выдерживаешь, потому что между тобой и им уже настолько страшная пропасть с ужасающе неровными краями, что ты понимаешь, что если все не закончить, то вы оба туда упадете.

Ты собираешься с мыслями, целый день ничего не ешь, начинаешь вдруг курить, хотя давно бросила, и он застает тебя с сигаретой во рту.

— Что случилось, никто не умер? — пугается он с порога.

— Нет! — говоришь ты. — Хотя да, умерла моя любовь.

И вы потом долго говорите, ты просишь прощения, он сидит с каменным лицом и тоже закуривает, хотя давно бросил. Потом вы смотрите в пустоту, ты собираешь вещи и кладешь ключ на стол. Он не оборачивается. Ты уходишь.

Дома ты пытаешься все объяснить родителям, но они ничего не понимают и говорят, что ты зажралась и такими темпами вообще в девках останешься. Ты прячешься и плачешь. Тихо, чтобы никто не слышал, как рвется внутри все, что может и не может порваться.

Берешь больничный и лежишь на кровати, как будто болеешь. Через три дня он звонит и говорит какую-то чушь про то, что не может без тебя, что он все осознал и теперь не будет (разбрасывать носки, не закрывать пасту, свой вариант). И ты снова ревешь и кладешь трубку.

Это проходит не быстро. Всем нужно успокоиться. У всех все будет хорошо, только порез останется кровоточить, пока его не затянет новыми отношениями.

Но ты навсегда запомнишь себя, как самовлюбленную эгоистку, которая не смогла стерпеться-слюбиться, и, возможно, сломала чью-то жизнь. Даже если это совсем не так.

Журналистские перипетии

Алексей Иванович расхаживал по кабинету, потягивая дорогую сигарету. Только ему, как редактору, можно было курить в помещении. Точнее, ему тоже нельзя, но можно. Потому что он здесь хозяин: от вытоптанной мыслями блестящей лысины с тремя одинокими седыми волосками до дорогих кожаных ботинок, привезенных супругой из Парижа.

— Димочка, вы просто обязаны поехать в Турлы и сделать журналисткое расследование. Да, скорее всего, они там все перепились, но нам поступил запрос и мы не можем его игнорировать. Это не в правилах журналистики. Вы же хотите стать хорошим журналистом?

Дима, хрупкий, почти хрустальный парень в заношенном, связанном мамой свитере и круглыми очками на переносице, грустно посмотрел на редактора, вздохнул и наконец выпалил:

— А если там и правда вампиры?

— Димочка, вы взрослый парень, а верите в эти сказки.

— Но…

— Никаких но… — наклонил плешку к парню редактор и дохнул сигаретным перегаром в лицо. — Поедешь, как миленький. Мне послать некого.

Димочка сглотнул и вышел из кабинета с полным ощущением безысходности бытия.

До Турлов его довез редакторский водила. Потом он несколько километров шел до тех домов, где объявились вампиры.

Все дело было в том, что жители самого центра деревни начали каждый день названивать в редакцию и сообщать о том, что видела вампира — двух, как в фильме Дракула, вот с такенными зубами, а хари кирпича просят и бледные, как из гроба. Никого не кусают, но курей всех поели уже. Этим и успокаивался Дима, что никого вроде не кусают. А вдруг он будет первым. Бррр.

Его встретил бравый усатый мужчина и проводил в дом. Вечерело. Электрическая лампочка Ильича тихо потрескивала на низком потолке, больше света не предвиделось.

Усач рассказывал про вампиров, а Дима глотал слюну от голода и страха. Хорошо хоть не забыл включить диктофон.

— А эта штука может вампира записать? — тыкнул румяный палец усатый молодец в диктофон.

— Не. не знаю.

— Вот и проверим. Давай, для храбрости! — и налил парню в стакан какой-то мутной жидкости.

Димочка отнекивался и трепетал руками, но его чуть ли не силой заставили выпить и закусить краюшкой хлеба. Жена усача только вздохнула и спряталась за печкой.

Они вышли во двор. Дима дрожал, как «лист осенний на ветру». Бравый мужик положил ему огроменную лапу на плечо, отчего парень совсем осел.

— Не боись, они нас сами обходят. А, вон, смотри, бежит один.

У Димы в глазах зарябило, захотелось в туалет. И он увидел: белое существо с вот такенными клыками смотрело на него и смеялось. Пульс ударил в голову, парень наделал в штаны и вырубился от страха.

Когда на утро приехал врач из райцентра (все-таки из города журналиста не последнего издания прислали), первым делом начала узнавать, что ели-пили. Понюхав мутную жидкость, врач потребовала отвезти ее к тому, кто эту жидкость сделал.

Баба Нюра сначала не хотела раскрывать секрет пойла, но засушенные красношляпные грибочки на подоконнике ее выдали.

— Баб Нюр, ты что это, опять за свое? Опять на мухоморах настойку делаешь? Ты в своем уме или мне тебя в психушку сдать.