Разговоры о тенях

Зигфрид, которому и споткнуться или чихнуть (это как кому больше нравится -

всё равно и то, и другое mauvais ton) и чихнуть лишний раз нельзя (миф всё же,

Парки, Норны и т.д.), и другое дело «добрый мой приятель», которому ни чихать,

72

сколько хочешь, ни спотыкаться, хоть заспотыкайся, не запрещается и даже

кажется, что у них с Татьяной (роман всё же)…

Впервые именем таким

Страницы нежные романа

Мы своевольно освятим.

…с Татьяной Лариной ещё что-то могло бы и быть, или может ещё что-то и

получиться, получится… или получится ещё, хотя, это только кажется. На этот

предмет можно было бы поговорить, всё равно о тенях говорим, в смысле,

простите, развития литературной формы от эпоса к роману, но потом, потом,

вполне возможно, почему бы нет?

Да мне плевать… это неправильно! Да нам плевать на то, что мы не знаем кто

такой Грюневальд, или Брейгель, или святая Бригитта, нам главное – понять, что

для всякого, кто бы он ни был и где бы он ни был, и когда бы он ни был есть своя

красота. А все разговоры по поводу того, что века должны пройти, чтоб от всей

этой мистики, от всего этого спиритуализма перейти к Малербам и Селадонам,

Артаменам, мадемуазелям де Скюдери, Фонтенелям, Монтескье и к Нежности-на-

Любовной Склонности, и Нежности-на-Уважении и Нежности-на-

Благодарности?.. или, пусть и к Земфирам и Алеѝкам, Болконским и Наташам – все

эти разговоры – сплошные риторические фигуры и художественные произведения

своего «я»… Это мне подходит, это мне нравится, это я и считаю настоящим,

настоящими разговорами о тенях. Всегда и у всех есть свои Гоцци и свои

Гольдони.

Вот тебе и Битва Поста и Масленицы! как говорил не раз наш папа

патологоанатом, когда на столе лежал повреждённый и лишившийся жизни в

драке покойник с наколотой на тыльной части ладони цитатой «Мы все учились

понемногу/ Чему-нибудь и как-нибудь», извините, всё из бессмертного романа.

«Mon papa ne veut pas

Que je danse, que je danse

Mon papa ne veut pas

Que je danse la polkа»

И зритель хлюпает в ладоши.

Ах, зачем Вы это сделали, доктор, доктор Меццетино, доктор Труффальдино,

Табарино, доктор, считающий, что историю пишут маги и проходимцы? Своих

Вам теней и фантомов мало было? зачем Вы так пошутили? Лю-у-бовь! Софи!

«Вам бы в куклы играть, Софи!»…

73

Стало темно вдруг. «Вернись в Соренто», «Ах да ох!» Стало вдруг темно…

«Увидимся!» «Не пропадай»!

Луна спряталась, и будто штору зашторили, и будто занавес закрыли.

Вступление закончилось. А когда снова дали свет, не вовсю, процентов на

тридцать, будто за шторами, чтоб нагнать мороку, уже шло первое действие. Все

играли в любовь…

–…игрались в любовь, – встрял откуда-то… известно откуда взявшийся гер

Шлегель.

Доктор

(ах, нет, не тот Доктор, Панталоне, Баландзоне и Грациано, который в

итальянских комедиях вечно с клистером, не тот, а тот, тот, который

облапывает куклу Франческину)

Не надо, не надо, не надо выдавать желаемое за действительное, моя куколка.

Франческина

Ах, то ли желаемого нет в действительности, то ли действительность такая, что

и желать уже нечего?

Доктор

Как красиво! Двусмысленно красиво!

Кукла

Ах, Ох! (прячась в тень вазы с камышами и травами) Ох!..

Профессор

О, только б огонь этих глаз целовать.

Хер Шлегель

Вспомнили, профессор?

Кукла

Ох! Ах!

Вокруг все мадемуазели и все кавалеры прижимаются друг к другу и трутся

друг о друга.

Кукольный патологоанатом.

Mon papa ne veut pas

Que je danse, que je danse, – напевает.

Хер Шлегель приглашает танцевать патологоанатома. И танцуют они (все и без

меня уже знают):

74

Mon papa ne veut pas

Que je danse, que je danse

Mon papa ne veut pas

Que je danse la polkа

Картины, которые заполняют видения профессора, эротичны.

Доктор с Франческиной заманивают на диван (не волнуйтесь, не Вас) за

полосатую занавеску Куклу.

Кукла

Ах, ох!

Профессор ревнует и восклицает:

– Но, уважаемый! Как же? Как же так?..

– Вам нравится, профессор? – говорит Кукла, поводя пальцами и проводя

пальцем… это как кому больше нравится, по уже обнажённой груди куклы

Франческины (какая там у куклы грудь? одно воображение), которая, на самом

деле, принцесса Монпансье, а на самом самом деле girlfriend доктора Жабинского,

любимая Софи (при этом Франческина, ах, что делает при этом Франческина!)

– Нравится Вам, профессор? – говорит развратник. – Тогда просим, подвинься

Франческа, придите к нам.

Картины, которые дальше заполняют воображение профессора сексуальны.

Всё трётся друг о друга, и он, она и хер Шлегель трутся и уплывают, терясь в

фантазиях лунного света.

Картины, которые дальше заполняют профессорское воображение настолько

эротичны и настолько сексуальны… но все же помнят, помнят, что публика

собралась просвещённая.

Философ Фихте вскинулся и вскрикнул: «Ах!.. – и продолжал: – Когда это