В восемь часов возвратился домой и, проходя мимо номера Пушкина, зашел к нему. Я застал его в самом веселом расположении духа, без сюртука, сидящим на коленях у мавра Али… Мой приход не переменил их положения; Пушкин мне рекомендовал его, присовокупив, что — "у меня лежит к нему душа: кто знает, может быть, мой дед с его предком были близкой родней"[97].
Май.
* Пушкин, как известно, был послан Воронцовым уничтожать саранчу[98]. Видя бесплодную борьбу с этим бичом, Пушкин созвал крестьян и повел такую речь:
"А знаете ли вы, что такое саранча?"
Мужички помялись, посмотрели друг на друга, почесали, как водится, затылки и, наконец, один молвил: "Наказанье божье, ваше высокородие".
"А можно бороться с божьим наказанием?" — спрашивает А. С.
"Вестимо нельзя, ваше благородие".
"Ну, так ступайте домой", и больше их не требовал.
28 мая.
[По возвращении из командировки].
Поездка его была непродолжительна, он возвратился чуть ли не через неделю и явился к графу Воронцову в его кабинет. Разговор был самый лаконический; Пушкин отвечал на вопросы графа только повторением последних слов его; например: "Ты сам саранчу видел?" — "Видел". — "Что ж ее, много?" — "Много" и т. п.[99]
Июнь — июль.
Одесса.
… Пушкин прибегал к княгине Вяземской[100] и, жалуясь на Воронцова, говорил, что подает в отставку… Иногда он пропадал. "Где вы были?" — "На кораблях. Целые трое суток пили и кутили".
Конец июня — начало июля.
Il dit que, depuis qu'il me connait, il a peur de toi; il dit: i'ai toujours considere votre mari comme un
Июль.
[В Ришельевском лицее].
*… Входит в класс незнакомая особа в странном костюме: в светлосером фраке, в черных панталонах, с красной феской на голове и с ружейным стволом в руке вместо трости. Я привстал, он мне поклонился и, не говоря ни слова, сел на край ученической парты, стоящей у кафедры. Я смотрел на это с недоумением, но он первый прервал молчание:
"Я когда-то сидел тоже на такой скамье, и это было самое счастливое время в моей жизни".
Потом, обратившись прямо ко мне, спросил:
"Что вы читаете?"
"Речь Цицерона", — ответил я.
"Как ваша фамилия?"
"Сумароков".
"Славная фамилия! Вы, верно, пишете стихи?"
"Нет".
"Читали вы Пушкина?"
"Нам запрещено читать его сочинения".
"Видели вы его?"
"Нет, я редко выхожу из заведения".
"Желали бы его видеть?"
Я простодушно отвечал, что, конечно, желал бы, — о нем много говорят в городе, как мне передали товарищи.
Он усмехнулся и сказал:
"Я — Пушкин, прощайте".
Когда мы шли по длинному коридору, он сказал:
"Однако у вас в Лицее, как я вижу, свободный вход и выход".
"Это по случаю каникул"…
Первая половина года.
Одесса [перед отъездом, на обеде у гр. Воронцова].
Однажды она [Е. К. Воронцова][101] прошла мимо Пушкина, не говоря ни слова, и тут же обратилась к кому-то с вопросом: "Что нынче дают в театре?" Не успел спрошенный раскрыть рот для ответа, как подскочил Пушкин и, положа руку на сердце (что он делал, особливо когда отпускал свои остроты), с улыбкою сказал: "La sposa fidele, comtessa" [Верную супругу, графиня]. Та отвернулась и воскликнула: "Quelle impertinence!" [Какая дерзость].
Август.
Чернигов [по пути из Одессы в Псков[102]].
… Мы ночевали в какой-то гостинице. Утром, войдя в залу, я увидел в соседней буфетной комнате шагавшего вдоль стойки молодого человека, которого по месту прогулки и по костюму принял за полового… Вдруг эта личность быстро подходит ко мне с вопросом: "Вы из Царскосельского Лицея?" На мне еще был казенный сюртук [Петербургского университетского благородного пансиона], по форме одинаковый с лицейским.
Сочтя любопытство полового неуместным и не желая завязывать разговор, я отвечал довольно сухо.
"А! так вы были вместе с моим братом", — возразил собеседник.
Это меня озадачило, и я уже вежливо просил его назвать мне свою фамилию.