При входе нашем Пушкин продолжал писать несколько минут, потом, обратясь к нам, как будто уже знал, кто пришел, подал обе руки моим товарищам [Боратынскому[48] и Дельвигу] со словами: "Здравствуйте, братцы". Вслед за сим он сказал мне с ласковой улыбкой: "Я давно желал знакомиться с вами, ибо мне сказывали, что вы большой знаток в вине и всегда знаете, где достать лучшие устрицы". Я не знал, радоваться ли мне этому приветствию или сердиться на него…
[
Зима.
… Пушкин был в театре, где на беду судьба посадила его рядом с [Денисевичем][50]. Играли пустую пьесу, играли, может быть, и дурно. Пушкин зевал, шикал, говорил громко: "Несносно". Соседу его пьеса, по-видимому, очень нравилась… он… сказал Пушкину, что он мешает ему слушать пьесу. Пушкин искоса взглянул на него и принялся шуметь по прежнему. Тот объявил своему неугомонному соседу, что попросит полицию вывести его из театра.
"Посмотрим",отвечал хладнокровно Пушкин и продолжал повесничать.
Спектакль кончился, зрители начали расходиться. Тем и должна была бы кончиться ссора наших противников, но [Денисевич] не терял из виду своего незначительного соседа и остановил его в коридоре.
"Молодой человек, — сказал он, обращаясь к Пушкину, и вместе с этим поднял свой указательный палец, — вы мешали мне слушать пьесу… это неприлично, это невежливо".
"Да, я не старик, — отвечал Пушкин, — но, господин штаб-офицер, еще невежливее здесь и с таким жестом говорить мне это. Где вы живете?"
[Денисевич] сказал свой адрес и назначил приехать к нему в восемь часов утра…
"Буду", — отвечал Пушкин.
[Денисевича] не было в это время дома… Только что я вступил в комнату, из передней вошли в нее три незнакомые лица. Один был очень молодой человек, худенький, небольшого роста, курчавый, с арабским профилем, во фраке. За ними выступали два молодца-красавца, кавалерийские гвардейские офицеры[52]… Статский подошел ко мне и сказал мне тихим вкрадчивым голосом: "Позвольте вас спросить, здесь живет [Денисевич]?" — "Здесь, — отвечал я, — но он вышел куда-то, и я велю сейчас позвать его". Я только хотел это исполнить, как вошел [Денисевич]. "Что вам угодно?" сказал он статскому довольно сухо. "Вы это должны хорошо знать, — отвечал статский, вы назначили мне быть у вас в восемь часов утра (тут он вынул часы), до восьми остается еще четверть часа. Мы имеем время выбрать оружие и назначить места". Все это было сказано тихим спокойным голосом, как будто дело шло о назначении приятельской пирушки. [Денисевич] мой покраснел, как рак, и, запутываясь в словах, сказал: "Я не за тем звал вас к себе… я хотел вам сказать, что молодому человеку, как вы, нехорошо кричать в театре, мешать своим соседям слушать пьесу, что это неприлично"… "Вы эти наставления читали мне вчера при многих слушателях, — сказал более энергическим голосом статский, — я уж не школьник и пришел переговорить с вами иначе. Для этого не нужно много слов; вот мои два секунданта; этот господин военный (тут указал он на меня), он не откажется, конечно, быть вашим свидетелем. Если вам угодно"… [Денисевич] не дал ему договорить. "Я не могу с вами драться, — сказал он, — вы молодой человек, неизвестный, а я штаб-офицер"… При этом оба офицера засмеялись… Статский продолжал твердым голосом: "Я русский дворянин, Пушкин, — это засвидетельствуют мои спутники, и потому вам не стыдно будет иметь со мной дело".
…Я спешил спросить его: "Не Александра ли Сергеевича имею честь видеть перед собой?"
"Меня так зовут", сказал он, улыбаясь.
[Убедив наедине майора извиниться.
"Надеюсь, это подтвердит сам господин [Денисевич]", сказал Пушкин.
[Денисевич] извинился и протянул было Пушкину руку, но тот не подал ему своей, сказав только: "Извиняю", и удалился со своими спутниками…
1820 г.