На Дону (вероятно, в Новочеркасске) мы обедали у атамана Денисова. Пушкин меня не послушался, покушал бламанже и снова заболел. "Доктор, помогите". — "Пушкин, слушайтесь". — "Буду, буду". Опять микстура, опять пароксизмы и гримасы. — "Не ходите, не ездите без шинели". — "Жарко, мочи. нет". — "Лучше жарко, чем лихорадка". Опять сильные пароксизмы. — "Доктор, я болен". — "Потому что упрямы: слушайтесь". — "Буду, буду". Пушкин выздоровел.
Конец октября.
Кишинев.
… Пушкин [после выпивки.
Сентябрь — декабрь.
… Е[йхфельдт?][64], как и другие, однажды обратилась к Пушкину с просьбой:
"Ах, М-r Пушкин, — сказала она. — Я хочу просить вас".
"Что прикажете?" — отвечал Пушкин, с обычным ему вниманием.
"Напишите мне что-нибудь!" — с улыбкой произнесла Е[йхфельдт?].
"Хорошо, хорошо, пожалуй, извольте", — отвечал Пушкин, смеясь.
Когда мы выходили от Е[йхфельдт?], то я спросил его:
"Что же ты ей напишешь? мадригал? да?"
"Что придется, моя радость", — отвечал Пушкин.
Октябрь — декабрь.
Кишинев.
Как же — заметил я, — вы говорите, в
"Так что ж, — прервал Пушкин с быстротой молнии, вспыхнув сам как зарница: — это не значит, что я ослеп".
1820–1821 гг.
Однажды кто-то заметил генералу, как он может терпеть, что у него на диванах валяется мальчишка в шароварах. Орлов[67] только улыбался на такие речи; но один раз полушутя он сказал Пушкину, пародируя басню Дмитриева (Башмак, мерка равенства):
"Эка важность, сапоги! — возразил Пушкин; — если меряться, так у слона больше всех сапоги".
… С… Орловым он не чинился и валялся у него на диване в бархатных шароварах… Об этих шароварах замечала и жена Крупенского[68]:
"Скажите Пушкину, как ему не жарко ходить в бархате".
"Она, видно, не понимает, — вывертывался Пушкин, — что бархат делается из шелку, а шелк холодит".
1820–1821 гг.
Орлов обнял Пушкина и… стал декламировать[69]: "Когда легковерен и молод я был". В числе кишиневских новостей ему уже переданы были новые стихи. Пушкин засмеялся и покраснел.
"Как, вы уже знаете?" — спросил он.
"Как видишь", — отвечал тот.
"To-есть, как слышишь?" — заметил Пушкин, смеясь.
Кишинев.
… За обедом чиновник заглушал своим говором всех, и все его слушали, хотя почти слушать его было нечего, и, наконец, договорился до того, что начал доказывать необходимость употребления вина, как лучшего средства от многих болезней.