"Особенно от горячки", — заметил Пушкин.
"Да, таки и от горячки, — возразил чиновник с важностью, — вот-с извольте-ка слушать: у меня был приятель… так вот он просто нашим винцом себя от чумы вылечил, как схватил две осьмухи, так как рукой сняло".
При этом чиновник зорко взглянул на Пушкина, как бы спрашивая: ну, что вы на это скажете? У Пушкина глаза сверкнули; удерживая смех и краснея, он отвечал:
"Быть может, но только позвольте усумниться".
"Да чего тут позволять? — возразил грубо чиновник, — что я говорю, так так, а вот вам, почтеннейший, не след бы спорить со мною, оно как-то не приходится".
"Да почему же?" — спросил Пушкин с достоинством.
"Да потому же, что между нами есть разница".
"Что же это доказывает?"
"Да то, сударь, что вы еще молокосос".
"А, понимаю, — смеясь, заметил Пушкин. — Точно есть разница: я молокосос, как вы говорите, а вы виносос, как я говорю".
При этом все расхохотались, противник не обиделся, а ошалел.
1820–1823 гг.
Кишинев.
* Не успел я раздеться и лечь, как в мою дверь раздался сильный стук… Передо мной стоял Пушкин.
"Голубчик мой, — бросился он ко мне, — уступи для меня свою квартиру до вечера. Не расспрашивай ничего, расскажу после, а теперь некогда, здесь ждет одна дама, да вот я введу ее сейчас сюда", — вскричал он и бросился к дверям.
* Входит дядя в комнату Пушкина, — а он сидит и что-то читает. "Чем это вы занимаетесь?" — спросил его дядя, поздоровавшись. "Да вот, читаю историю одной особы", или нет, помню, еще не так он сказал — не особы, а —"читаю, — говорит, — историю одной статуи". Дядя посмотрел на книгу, а это было евангелие. Дядя очень вспылил и рассердился… "Что это вы сказали? Как вы смеете это говорить! Вы безбожник! Я на вас сейчас же бумагу подам — и вас за это строжайше накажут". Много и сильно бранил Пушкина дядя и уехал рассерженный. На другой день Пушкин приезжает в семинарию— и ко мне. "Так и так, — говорит, — боюсь, чтобы ваш дядя не донес на меня… Попросите, попросите вашего дядю". — "Зачем же вы, — говорю, — так нехорошо сказали?" — "Да так, — говорит, — само как-то с языка слетело".
*Я бывало говорю ему: "Вы настоящее дитя". А он меня называл розой в шиповнике. Бывало, говорю ему: "Вы будете ревнивы". А он: "Нет, никогда, никогда"… Всякий раз он переодевался в разные костюмы. Вот уже смотришь — Пушкин серб или молдаванин, а одежду ему давали знакомые дамы. Издали нельзя и узнать, встретишь — спрашиваешь: "Что с вами, Александр Сергеевич?" "А вот я уже молдаванин".
Во время карточной игры.
* Пушкин остановился и, обращаясь к участвовавшим в игре, сказал:
"Дело-то, как видно по-всему, дрянь, и не следовало бы платить за подобного рода проигрыши..
"Так дело-то дрянь", — проговорил 3. [придя на следующее утро.
"Приехала", — кивнув головой, отвечал Пушкин.
"Для вас это может быть так, — говорил 3., понижая голос, — но поймите, Александр Сергеевич, мое положение… моя запятнанная честь".
"Запятнанная честь, — прервал, улыбаясь, Пушкин. — Да это давно известно, что нет микроскопа, который бы так увеличивал, как глаза человека, когда он рассматривает самого себя… Ну, запятнанная честь, и что дальше?"
"Пятно необходимо смыть".
"Не шампанским ли? Да у меня вот тут-то пустота, — проговорил Пушкин, ударяя по-своему карману, — пустота степей африканских. "
"Это не шампанским смывается", — отвечал 3., приподняв голос.
"Уж конечно, если не шампанским, то кровью, — сказал, улыбаясь, Пушкин, но во всяком случае предварительно полюбуйтесь, как моя пуля мне послушна".
Вслед за этими словами выстрел раздался — пуля попала в цель.
"Каково?" — спросил Пушкин.
"Оно-то так, Александр Сергеевич, — отвечал 3., — но это собственно делает только честь вам".
"О! когда идет дело собственно о вашей чести, то зачем же дело стало — будем стреляться!"
"Но я не в такой мере зол на вас, Александр Сергеевич, чтобы дело могло дойти до серьезного".
"Что вам пуля страшна, то это давно мне известно", — сказал Пушкин.
3. опустил голову и молчал.
"Так каким же образом вы хотите без выстрела смыть кровью противника запятнанную честь свою?.."
3. не отвечал. Тут Пушкин, плюнув, проговорил:
"Я ровно ничего не понимаю, чего вы от меня хотите".
3. поднял смущенные глаза на Пушкина, потом заметно что-то хотел сказать и снова опустил их…
"Понятно, — сказал Пушкин, подходя к 3., — мы стреляемся. Я вызов ваш принимаю. Попадете ли вы в меня или не попадете — это для меня ровно ничего не значит, но для того, чтобы в вас было больше смелости, предупреждаю: стрелять я в вас совершенно не намерен… Согласны?..