Разговоры Пушкина

– Благодарю за последнее и уверен, что мусульманская муза послужила бы вам не хуже бессарабской и бахчисарайской. Но знаете ли, что я сделал бы на вашем месте? Я предпочел бы поездку в армию графа Эриванского – в колыбель человеческого рода, в землю св. Ноя, в отчизну Зороастров, Киров и Дариев, где еще звучит эхо библейских, мифологических и древне-исторических преданий… Один переезд через кавказские поднебесные выси – эти живые развалины природы, сколько раскрыл бы пред вами радужных красок, неуловимых теней и высоких идей!.. Ведь и брат ваш там? Но когда зоркий глаз ваш, ваша пытливая мысль исчерпали бы и истощили до дна поэтические и исторические сокровища этой романтической земли, тогда от вас зависело бы испросить позволение перешагнуть к нам – в Европейскую Турцию.

– Превосходная мысль! Об этом надо подумать! – воскликнул Пушкин, очевидно оживший.

– Итак, теперь можно быть уверену, что вы решительно отказались от намерения своего ехать в Париж?

Здесь печальное, угрюмое облако пробежало по его челу.

– Да, после неудачи моей, – сказал Пушкин, – я не знал, что делать мне с своею особою, и решился на просьбу о поездке в Париж.

Заметив мою улыбку, он спросил:

– А вы что думаете об этом намерении?

– Александр Христофорович уверен, что вы сами не одобрите этого намерения. Что же касается до меня, я думаю, что оно, выраженное прежде просьбы вашей об определении в армию, не имело бы ничего особенного и, так сказать, не бросалось бы в глаза, но после… Впрочем, зачем теперь заводить речь о том, что уже не существует? Завтра, часов в семь утра, приезжайте к Александру Христофоровичу: он сам хочет говорить с вами. Может быть, и теперь вы с ним уладите ваше дело. Между тем я обрадую его вестью об улучшении вашего здоровья и расскажу ему о нашей с вами беседе. Прощайте! Да хранит вас бог любви и вдохновения. От всей души желаю, чтоб к завтрему вы были совершенно здоровы и чтоб судьба свела нас с вами по ту сторону сторожевых Балканов. Будем верны золотым надеждам! Что впереди, то не потеряно.

Мы обнялись.

– Постойте еще на минуту! Мне отрадно повторить вам, что вы воскресили и тело, и душу мою! В память этих незабвенных для меня минут позвольте передать вам то, что на этот раз я имею, с братскою моей надписью.

Тут Пушкин взял экземпляр его поэмы «Цыгане», лежавший возле его постели, и написал на заглавном листе:

«23-го апреля 1828 г. СПб. Такому-то от Пушкина».

А.А. Ивановский[199]. А.С. Пушкин. РС 1874, № 2, стр. 396–399 (записано в 1846 г.).

Весна. Петербург [у Демута]

…Я жил в гостинице «Демут», где обыкновенно квартировал А.С. Пушкин. Я каждое утро заходил к нему, потому что он встречал меня очень любезно и привлекал к себе своими разговорами и рассказами. Как-то в разговоре с ним я спросил у него – знакомиться ли мне с издателями «Северной пчелы»?[200]

– А почему же нет? – отвечал, не задумываясь, Пушкин. – Чем они хуже других? Я нахожу в них людей умных. Для вас они будут особенно любопытны!

Тут он вошел в некоторые подробности, которые показали мне, что он говорит искренно…

К.А. Полевой. Записки. ИВ 1887, № 6, стр. 563.

Апрель – май

Пушкин навел разговор на приключения Свиньина[201] в Бессарабии, где тот был с важным поручением от правительства, но поступал так, что его удалили от всяких занятий по службе. Пушкин стал расспрашивать его об этом очень ловко и смело, так что несчастный Свиньин вертелся, как береста на огне.

– С чего же взяли, – спрашивал он у него, – что будто вы въезжали в Яссы с торжественною процессиею, верхом, с многочисленною свитой, и внушили такое почтение соломенным молдавским и валахским боярам, что они поднесли вам сто тысяч серебряных рублей?

– Сказки, милый Александр Сергеевич, сказки! Ну, стоит ли повторять такой вздор? – восклицал Свиньин…

– Ну а ведь вам подарили шубы? – спрашивал опять Пушкин и такими вопросами преследовал Свиньина довольно долго…

К.А. Полевой. Записки. ИВ 1887, № 6, стр. 569–570.

Рассуждая о стихотворных переводах Вронченки[202], производивших тогда впечатление своими неотъемлемыми достоинствами, он [Пушкин] сказал: «Да, они хороши, потому что дают понятие о подлиннике своем, но та беда, что к каждому стиху Вронченки привешена гирька».

К.А. Полевой. Записки. ИВ 1887, № 6, стр. 568.

Петербург [гостиница Демут]

Многие его [Пушкина] замечания и суждения невольно врезывались в памяти. Говоря о своем авторском самолюбии, он сказал мне: «Когда читаю похвалы моим сочинениям, я остаюсь равнодушен: я не дорожу ими, но злая критика, даже бестолковая, раздражает меня». Я заметил ему, что этим доказывается неравнодушие его к похвалам. «Нет, а может быть, авторское самолюбие»… Я уговаривал Пушкина напечатать остроумную его отповедь «Атенею», но он не согласился, говоря: