Разговоры Пушкина

Крылов. Лучше Фон-Визина. Он отнесся к революции как историк и философ.

Пушкин. Фон-Визин прекрасно описал ее, а Карамзин судил критически. Кстати, Жуковский, я в восторге от Гейне, от его прозы и стихов, его немецкая проза читается так легко. Это настоящий грек.

Полетика. Современный?

Пушкин. Нет, он не Паликар, не гетерист, он афинянин. У него есть немецкая Wehmut (грусть, меланхолия [нем.

]), а ее недоставало и грекам, и Шенье; но по форме Гейне эллин. Он еврей, а у него часто проявляются христианские чувства.

Вяземский. Говорят, что он ни во что не верит?

Пушкин. Он не верит в Лютера, не верит в папу, но верит в Иегову и обожает Юпитера, Венеру, Аполлона и великого Пана.

Жуковский. Гейне не христианин, но он понял нравственную красоту христианства.

Вяземский. Шатобриан видел главным образом внешнюю красоту обрядов, символов, церемоний, но если величие этих обрядов удовлетворило художника настолько, что он в заглавии книги рядом со словом «гений» поставил слово «христианство», – для Франции это все-таки большой шаг вперед.

Пушкин

. Шатобриан, за исключением «Ренэ», ни в чем меня не трогает; десять строк Данте стоят всей его книги…

А. Тургенев. Ты остался верным Мольеру?

Пушкин. Потому что он создал настоящую французскую сцену, которая существует и до сих пор. Классическая трагедия умерла, она уже не в наших нравах. Их классики жалкие пережитки Расина и Корнеля. Теперь они пишут драмы: «Кромвель», «Эрнани», исторические драмы «Генрих III» и «M-lle d’Ancre»: это не трагедии, а только драмы, а иногда и мелодрамы, иногда в красивых стихах. Во французской истории так много трагических моментов, а французы не сумели написать настоящей трагедии даже из таких захватывающих эпох, как революции и Реформация. Из Франциска I они сделали «веселящегося короля». Он представлял собой нечто большее.

Полетика. Они примешивают сюда политику, и выходят какие-то судебные речи, а не трагедии.

Пушкин. Совершенно верно. Драматург должен быть беспристрастным. Можно было бы сделать превосходную эпопею из эпохи революции и Наполеоновских войн.

Вяземский

. Вольтер из Лиги сделал трагедию.

Пушкин. Посредственную, в ней только и есть, что несколько прекрасных стихов. Его Генрих IV не Беарнец, его Колиньи слаб, он не понял, что он был, в сущности, государственный человек, часто весьма осторожный. Его Карл IX кукла, а из сложного характера Генриха IV Вольтер ничего не сделал. Впрочем, он был неспособен понять ни его, ни Вильгельма Молчаливого. Он смотрел на них с условной точки зрения. Французы постоянно судят об исторических личностях с этой точки зрения. Вот почему они еще так плохо понимают Шекспира, даже новейшие его поклонники, романтики. Они находят Шекспира грубым и слишком естественным; им нужна скабрезность, одетая в модное, надушенное платье! Их предания требуют еще благородного жанра, и даже романтики, которые воображают, что порвали с условностью благородного жанра, имеют свое «grandiloquence» (высокопарность [англ.]), как говорят англичане. У них нет естественности, они только переменили формы и одеяния.

А. Тургенев. Напиши трагедию о Генрихе IV или о Вильгельме Молчаливом.

Пушкин. Ты с ума сходишь! Я не могу иметь тех исторических чувств, как француз или фламандец! Я написал Бориса

и Полтаву, потому что прочувствовал исторически эти два факта.

Жуковский. Шекспир не ограничивался историей Англии.

Пушкин. Он умел чувствовать за все человечество и создал целое человечество! Это величайший творец живых существ после Бога. У меня нет этих таинственных, дивных, единственных, нечеловеческих дарований…

…дипломата прервали разговор. Пушкин перечел мои записки, поправил две-три фразы, которые я переводила, когда они были сказаны по-русски (потому что мои записки написаны все по-французски), и помог мне передать точнее некоторые мысли. Его французский язык удивляет дипломатов. Он уверяет, что это ужасный Вольтер научил его французскому языку, его прозе, его ясности; он говорит, что эта ясность одна из причин успеха Вольтера, что его бы не так много читали, если бы он обладал меньшею ясностью слога, и что Дидро читают гораздо больше других энциклопедистов тоже благодаря его слогу; Бэйль писал очень скверно, и его больше не читают. Пушкин восхищается слогом Монтескье, его чистотой и точностью.

Вчера вечером у Карамзиных Орест и Пилад болтали в углу, а я училась у них, записывая то, что они говорили. Они говорили о Лессинге, о Гете, Шиллере, Клейсте, и Жуковский сказал: