Разговоры Пушкина

– Хотя Шиллер часто и является греком, но все-таки он архинемецкий поэт; было время, когда он был более грек, чем Гете: в юные годы Гете не был таким ярым греком.

Пушкин. У Шиллера более немецкого Gemut (характера, души [нем.]), чем у Гете, но он гораздо менее думал, чем Гете. В массе его будут читать больше, это, наверное, как будут читать Уланда и Гейне, этого классика по совершенству формы; они взяли от немецкого языка все, что он мог дать; это последнее слово немецкой поэзии, как Гете – последнее слово мысли, соединенной с поэзией. Может быть, Гете имел на Гейне наилучшее влияние в том, что касается его Lieder (песен, романсов [нем.]), которые соединяют классическое с народным. Это высшее и единственное в своем роде искусство. Я позже перечитал «Фулийского короля» и «Лорелею», эти два произведения – просто совершенство. Во французской деревне никогда не будут читать ни Шатобриана, ни Шенье, ни Альфреда де Виньи, ни Ламартина, ни Альфреда де Мюссе, а вся деревенская Германия читает «Колокол», это чисто немецкое и совершенно классическое произведение, точно так же, как «Германа и Доротею». Во Франции же со времени Малерба поэзия существует только для образованных людей.

Жуковский. Мне кажется, что и необразованные французы могут оценить когда-нибудь Корнеля, но Расина – едва ли: он недостаточно прост; его пьесы написаны для утонченной публики и для гуманистов.

Пушкин. Это совершенно верно. Но не нужно иметь утонченного вкуса, чтобы понять «Сида» и «Горациев».

Жуковский. Я говорил с Гете об Италии; он сказал мне, что итальянцы родились классиками; они навсегда останутся греками, латинянами, этрусками, троянцами, даже сарацинами; они в такой степени являются продуктом бесчисленных колонизаций и самых разнообразных цивилизаций, что со времени провансальских и романских поэтов уже не поддаются никакому литературному влиянию. Но и эти поэты, в сущности, порождение того же античного прошлого. Итальянец родился художником; это в его крови, в его вкусах, итальянский язык такой же чудесный, как и греческий, и делается красивее латинского с тех пор, как они становятся в поэзии опять греко-латинянами.

Пушкин. Нехорошо, что в современном образовании пренебрегают итальянской литературой.

Жуковский. Я согласен с тобой. Но сам я нашел более полезным переводить англичан и немцев, особенно немцев. Очень хорошо делают, что читают англичан, английская литература, может быть, самая богатая относительно поэтов, она до сих пор гораздо богаче германской. Она почти единственная в том отношении, что в ней, как и в греческой, никогда не бывает перерыва; у них – у первых, после Италии, появились поэты-мыслители.

Пушкин. Италия так же, как Греция, составилась из таких различных элементов и цивилизаций, что со времени Данте она исполняла ту же роль, что Греция. В Греции идея прекрасного объединяла все, в Италии ее сменило христианство – идея добра. И все искусство страны вышло из этого соединения идеи добра с идеей прекрасного. Я как-то перечитал итальянских поэтов в хронологическом порядке; перечитал я и Шекспира. Полетика рассказывал мне, что некоторые из его пьес играются в праздник Рождества на фермах. Вот это слава! Если когда-нибудь крестьяне поймут моего «Бориса Годунова» – это тоже будет слава. Я буду знать, что сделал нечто хорошее, настоящее, понятное для всех.

Жуковский. Немецкие крестьянки отлично понимают некоторые пьесы; они даже ходят смотреть «Фауста», вяжут в антрактах и очень хорошо оценивают то, что видят.

Пушкин. Это тоже слава!

Я спросила, что они думают об испанской литературе.

Пушкин. Она прекрасна и совершенно народна, у нее – чудесный театр, весь лирический, но совершенно реальный, то есть у них нет театрального диалога. Обри рассказывал при мне, что они говорят con grandezza – это в их нравах, и это доказывает верность и естественность диалога. «Дон Кихот» образец правдивости, а между тем мысль Сервантеса почти скрыта, она проявляется только в действиях обоих героев – Дон Кихота и Санчо Пансы: это идеальное и реальное, дух и тело, идеалист и реалист. Я читал его по-французски и поражался каждой страницей, одна первая глава – целый chef d’oeuvre, и в последних какие превосходные места! Смерть гидальго, все, что он говорит, – это ложе смерти, когда даже грубые люди неясно сознают, что перестает биться великое сердце… Я обожаю этого Дон Кихота…