Разговоры Пушкина

– Лессинг – создатель немецкого театра – не сумел написать ни одной сценической вещи: ни в «Натане Мудром», ни в «Эмилии Галотти» нет ничего драматического; и «Эмилия Галотти» производит меньше эффекта, чем «Минна фон Барнгельм», «Kдtchen von Heilbronn», «24 февраля», «Прародительница», «Разбойники», «Коварство и любовь». Клейст, Вернер, Юстинус Кернер, Грильпарцер, даже Кернер в «Црини» добились сценических эффектов: для этого нужно специальное дарование, и эти вещи вовсе не представляют собой особенно замечательных литературных произведений. «Разбойники» и драмы, в которых играют роль роковые обстоятельства, – самые настоящие мелодрамы, несмотря на то что «Разбойники» и «Коварство и любовь» написаны на определенную мысль, как «Эмилия Галотти» и «Натан».

Пушкин. Потому что тут нужно движение, борьба на сцене: вот элементы драмы. «Фиеско» в чтении мне показался очень сценичным.

Жуковский. «Фиеско» производит больше впечатления, чем трагедии, которые стоят выше его; впрочем, «Жанна д’Арк», «Мария Стюарт», «Вильгельм Телль», «Дон Карлос», «Лагерь Валленштейна» и «Смерть Валенштейна», даже «Турандот» – все очень сценичны, только «Мессинская невеста» и «Пикколомини» не сценичны, несмотря на Теклу и Макса. «Гетц» производит более впечатления, чем «Эгмонт», в котором есть прекрасная сцена горожан с Клэрхен; в ней так много движения! У Гете не было сценического дарования Шиллера; Клавиго и даже Торквато Тассо со своими прекрасными стихами производят слабое впечатление. Только «Фауст» удивительно сценичен.

Пушкин. «Фауст» стоит совсем особо. Это последнее слово немецкой литературы, это особый мир, как «Божественная комедия», это – в изящной форме альфа и омега человеческой мысли со времен христианства; это целый мир, как произведения Шекспира.

Жуковский. Совершенно справедливо: Фауст производит такое же удивительное впечатление, как и «Гамлет», «Отелло», «Макбет», «Ричард III». Их так хорошо исполняют в Германии, перевод так хорош. Когда я видел «Фауста» в первый раз, Мефистофеля играл очень старый актер, который наводил ужас в этой роли, это было какое-то воплощение дьявола. В старике Грау и лицо, и голос, и жесты – все было таково, что становилось жутко. Он тогда только и играл одну эту роль, в остальные дни он сидел в Kneipe (пивной [нем.]), он пил больше, чем Шуберт, Гофман и Жан Поль.

Я. Как? Шуберт пил? И напивался допьяну?

Жуковский. Да, Ангельское Колибри, он пил рейнские вина, мозельвейн, неккар; вас скандализирует, что можно напиваться, когда сочиняешь «Серенаду» и «Ave Maria»? Тик, который сам ничего не пил, рассказывал мне, что Шуберт, когда сочинял, бывал всегда навеселе, как и Гофман; он писал прекрасную оперу «Ундина», ее иногда давали, так же как и отрывки из «Розамунды», которую Шуберт не кончил, это тоже chef d’oeuvre. Грау и Поль Рихтер пили главным образом пиво.

Пушкин, смеясь над моей удивленной миной, сказал мне:

– «Kater Murr», «Princessin Brambilla», «Loge № 3», «Fidei Commis» могли быть написаны в состоянии полуопьянения, между веселием и грустью, мечтательной дремотой и сном, и в «Siebenkаss’e», вероятно, принимало участие мюнхенское пиво и также знаменитое белое берлинское пиво.

Жуковский. Жан Поль пил больше всех, только не больше актера Грау, – этот был пьян каждый вечер. Тик мне сказал философическим тоном: пиво действует больше на ноги, чем на голову, но нет сомнения, что «Hundes Post» и «Launen» несколько отдают пивом.

Пушкин. Какое сильное впечатление производят со сцены обе «Ифигении». И в чтении они восхитительны. Это настоящие греческие драмы.

Жуковский. На сцене они превосходны, величественны, как все античное, и их прекрасно исполняют, особенно в Веймаре. Перед «Ифигенией в Тавриде» играют увертюру Глюка, а перед «Ифигенией в Авлиде» его же увертюру к «Альцесту».

Пушкин. Донья Соль! Вы любите эти две трагедии?

Я. Очень. Это первые трагедии, которые я прочла еще в институте, в последний год. С этих пор я стала более интересоваться античным миром; впрочем, уже Шиллер меня заставил полюбить греков, особенно своим «Элевзинским праздником», «Ивиком», «Кассандрой» и «Богами Греции».

Пушкин. Женщины, особенно в вашем возрасте, редко любят классиков; женщинам мало говорят о древних, и прекрасный пол не особенно чувствителен к суровой красоте античного искусства.

Я. Объясните почему.

Жуковский

. Я скажу, что на женщин производят гораздо большее впечатление искренние движения сердца, чем героические подвиги, воспеваемые древними произведениями; вот почему женщина охотнее будет читать «Энеиду», чем Гомера, и это совершенно естественно.

Пушкин. Мудрый и проницательный Бычок превосходно объяснил.

Я. Ифигения заинтересовала меня, потому что ее героизм не суровый, она жертвует собою потому, что у нее больше сердца, чем мужества. Она соглашается, потому что любит.

Пушкин. Колибри объясняет мне так же хорошо, как и ее Sweet William. Теперь я просвещен.

Жуковский продолжал: