Разговоры с мёртвыми

Я мечтал впиться в губы и выпить последний выдох покойницы. Сделать шаг и наклониться к полосе помады. Мне двадцать два, ей – шестьдесят.

Иваныч рассказывал, как в «молодости» он со своим другом спал с шестидесятилетней женщиной:

– А мы у неё квартиру снимали. Мы в одной комнате, она в другой. Трахали её как Сидорову козу. Мы вечером к девкам собираемся, а она говорит: «Да вы зелёные ещё, что умеете? Давайте научу». Мы сначала отнекивались, – Иваныч скорчил брезгливую физиономию, – а потом – он-то стоит – стали драть. – Похотливая улыбка играет на губах. Сальные улыбочки у слушателей. – А потом нас её сестра застала. «Антихристы! Безбожники!» – сначала кричала. Давай нас из квартиры гнать. А нам деваться некуда, уговорили её, пузырь ей поставили. А потом снова бабку драть стали.

Иваныч склабился, погружённый в «счастливые дни молодости». Во рту у него блестели прорешины, половины зубов не было, вторая половина почернела от никотина. Это был первый день, как я с ним познакомился. Через две недели он вставил себе железные зубы.

Тётя Вика долго болела, рак съедал её внутренности. Она проповедовала атеизм, но в пустой квартире мы нашли много церковных книг. Перед лицом смерти человек обращается к Богу. Вера не имеет никакого значения, балом правит господин Страх. «А теперь всех присутствующих попрошу снять маски!»

Старые леди в пышных платьях и юноши в белых париках с хвостиками и чёрных фраках, девушки в коротких юбках и обтягивающих топиках и пожилые мужчины с пепельными висками, одетые в строгие костюмы, запрокинули головы вверх на важного господина с сигарой в руке и позолоченной тростью.

Маски лисиц, волков, зайцев и медведей. Ни одного человеческого лица. Живые глаза в жёсткой оправе, гипсокартон чувств.

С тяжёлым вздохом одна из дам стягивает с себя разноцветную пластмассу. На неё устремлено внимание всех искусственных зрителей. Медведи и лисицы изучают морщины лица, яркие губы и связанные на груди руки.

Одна дама в красном платье, обмахиваясь веером, наклоняется к её уху и громко шепчет:

– У Вас новая причёска?

Напряжённое ожидание масок. Один из медведей от любопытства подался вперёд. Живые глаза в пластмассовых прорезях бегают без остановки.

Пожилая женщина с идеально белым лицом опускает глаза. Помада блестит на её губах. Пальцы разжимаются, и маска падает на пол.

– Вы что-то уронили?

Идеально накрашенные губы. Богова невеста. Готова к бракосочетанию и брачному ложу.

До мая у меня был только детский сад.

Эти месяцы я всерьёз думал о женитьбе. Так просто: завести семью, детей. Будет о ком заботиться, и я смогу каждый день наблюдать, как растёт моя дочь или сын, расти вместе с ребёнком, день ото дня, год за годом. Огромный дом, распахнутая настежь дверь, на крыльце стоят жена, муж, мальчик двенадцати лет и девочка лет десяти, младенец на руках у отца. Улыбочка, сейчас вылетит птичка. Щёлк – и на стене семейное фото.

Девятого, одиннадцатого и тринадцатого мая в Древнем Риме проводились лемурии – праздники мёртвых. Духи предков назывались маннами – чистыми, добрыми духами. На деле в этом названии было больше лести, чем веры в доброту умерших. В каждом доме отец семейства вставал в полночь и обходил все комнаты, отгоняя духов. После обхода мыл руки родниковой водой и клал в рот зёрна чёрных бобов, которые затем перебрасывал через дом, не оглядываясь назад. При этом произносил девять раз заклинание: «Это отдаю вам и выкупаю себя и своих близких». Невидимые духи шли за ним и собирали бобы. После этого глава семьи снова омывался водой, брал медный таз и бил в него изо всех сил, прося, чтобы духи покинули дом.

В начале мая смотритель кладбища предложил мне работу: копать могильные ямы. Он часто видел, как я блуждал среди могил, и, когда один из его подопечных не вовремя запил, обратился ко мне.

– У меня всё хорошо, – рассказывал я надгробию мамы. – Не жалуюсь. Дом в порядке, соседи – тоже. Работаю. Деньги есть, питаюсь нормально.

– Парень, – услышал я за спиной. – Отвлеку на минуту.

Обернулся. Ко мне обращался худой мужчина. Седая щетина оплела его лицо, усталые морщины прорезали кожу вокруг глаз, фуфайка обтянула длинное тело, кирзовые сапоги сморщились на ногах.

Он достал из-за пазухи папиросу, размял её в пальцах.

– Куришь?

Я отрицательно покачал головой.

Мужчина подкурил папиросу, затянулся и задумчиво выдохнул.

– Подойди сюда, не хочу заходить, – он показал толстыми пальцами, пропитанными никотином, на калитку. – Зря не куришь, – добавил он.

– Почему?

Мужчина вновь затянулся в ответ, глядя в землю.

Я вышел из ограды, к ногам прилипли комья грязи. Весна проигрывала битву своей сестре. Местами снег растаял, местами под ногами лежали бледные пятна зимы.

– Почему зря?

Мужчина отвлёкся от разглядывания грязи под ногами.

– Что?

– Говорю: почему зря?

– А-а, – он кивнул и протянул руку. – Андреич. Ты не обращай внимания – я так не всегда. Родительский день. Мерзость эта. Некоторые ведь и с мангалом сюда прутся. Тоже праздник нашли. Ни в одной религии такого нет, чтобы нажирались.