Разговоры с мёртвыми

– Я здесь потому, что чувствую себя комфортно. Потому что мертвые мозги не компостируют, в отличие от живых. Да, им плевать на меня, но живым плевать ещё больше. Только они хотят такими хорошими показаться, я прям не могу, с советами лезут, вопросами: «Как дела?» Да тебе же пофиг. Ты из вежливости. А мне вежливость твоя на фиг не нужна. Как дела? Нормально дела. А где – нормально? Так разве я скажу, что плохо? Тебе не понравится, если плакать буду. Да и кому это надо? Мозгоклюи одни.

Я беру лопату и принимаюсь копать.

Удивлённые, мои товарищи пару минут стоят на месте. Придя в себя, не говоря ни слова, принимаются за работу.

В тишине Жека произносит:

– Это хорошо, если делами интересуются, а бывает, подлянки кидают. Или делают вид, что такие молодцы, а сами в карман тебе гадят.

В остаток дня мы перекидываемся только дежурными фразами, а на следующий день Архип не выходит на работу.

Вечером узнаём, что он в больнице. Подростки со двора Архипа так избили его, что он едва добрался до телефона.

– Уроды, – психует Иваныч. – Ну я разберусь.

– Сегодня поздно к нему идти, – говорит Жека, – а завтра с пяти до семи.

Архип отдыхает на кровати с изогнутыми дужками. Голова его перебинтована, как у бойца из революционных фильмов, кожа на лице почти оранжевого цвета, одна нога подвешена на канатах. Вроде бы та же, на которую он хромает. Спросить о ноге я не решаюсь.

– Вот гниды, – сквозь зубы цедит Иваныч.

Архип спит. Врачи запретили его будить и нас к нему не пускали, но под натиском Иваныча провели в палату «на пять минут».

Мы тихо постояли возле кровати, оставили на тумбочке пакет с соком и фруктами и ушли.

Только за нами закрылась дверь, Иваныч вытряхнул из пачки «Беломорканала» папиросу, размял её пальцами, которые поразила дрожь, и сунул в губы.

Курил отрывисто. Взгляд устремлён в пустоту. Докурив папиросу, щелчком отправил её в кусты, попрощался со мной и Жекой и быстрыми шагами пошёл куда-то в сторону леса.

По дороге к автобусной остановке Жека шмыгал носом, два раза сморкался на ходу, закрывая одну ноздрю пальцем.

– Фигово дела. А если он теперь совсем ходить не будет? Засёк: опять правая сломана? А хоть и левая.

Темнеет. На остановке толкутся люди.

– Когда автобус будет – не знаете?

Большинство пожимает плечами: стоят люди, значит, скоро будет. Как обычно, находится знаток. Он называет точное время, минута в минуту. Все пытаются запомнить цифры, которые он произносит, включая тех, кто ничего не спрашивал.

Приходит автобус. Мы садимся. Через три остановки Жека покидает меня, а я ещё полтора часа добираюсь до дома.

Сплю в бане, не раздеваясь.

Снится снег. Он валит крупными хлопьями на рыхлую, размытую водой землю. Огромные снежинки ложатся на чёрные овалы луж.

Спустя два дня моя соседка, тридцатилетняя девушка, устав от преследований бывшего мужа, выпивает пачку смертельных таблеток.

После похорон ночью я прихожу на её могилу. Из-под земли шипит тихий голос. Я освобождаю Аню, баюкаю на руках.

– Я хотела жить, я не хотела умирать.

В семи случаях из десяти человек совершает самоубийство, чтобы на него обратили внимание. Нужно умереть, чтобы тебя пожалели.

– Замуж вышла в двадцать пять. До замужества Гриша такой был лапочка. Я его так любила. Он мне цветы дарил, баловал меня, и, когда сделал предложение, я прыгнула на седьмое небо. А счастье недолгим было. Через три года Гришу точно подменили. Придирался по мелочам, кричал с поводом и без, шлюхой обзывал, хоть я ни разу не изменила. Если честно, до мужа никого и не было. На развод решилась после того, как в первый раз ударил. Он уговаривал забрать заявление, но обратного хода не даю. Два раза на одни грабли… А-а… – тянет Аня в сердцах. – Развелись. Квартиру разменяли. Я в наш дом переехала, на дачу, и тут началось.

Отец Ани умер, когда ей было пять лет, а мать – четыре года назад.