Разговоры с таксистами о жизни и устройстве Вселенной

Мне показалось, что мой водитель как-то прокомментировал погоду. Я уловил «нэй» вместо «ноу», а все буквы «джи» исчезли, и он показывал на угрожающего вида облака на горизонте с северной стороны. В такие моменты я немного чувствую себя грубияном, потому что все, что я могу сделать, это покивать и улыбнуться, чтобы как-то продемонстрировать свою заинтересованность. Я полагал, что он замерз не меньше меня, хотя и был укутан в толстое черное шерстяное пальто, а его голова едва высовывалась из намотанного на шею красного шарфа. Если мне было тяжело общаться с таксистом, то удалось ли бы – с инопланетянами? Мне пришла в голову мысль, что первый контакт может пойти прахом, даже если инопланетяне узнают о Земле и ее языках, но от группы услужливых жителей Глазго или же с помощью шотландского телевидения, не покидая собственный корабль.

С другой стороны, барьер, с которым я столкнулся в этой поездке на такси, был чисто лингвистическим. Если бы его можно было преодолеть, то мне и моему водителю было бы о чем поговорить. Мы можем обнаружить не только наши разногласия, но и наши общие взгляды. Кажется очевидным, что подобный словесный барьер существовал бы и с инопланетянами. Нам просто придется найти способ общаться с ними. Но как только языковая проблема будет решена, найдется ли у нас что-то общее, как, несомненно, нашлось бы у меня с моим водителем? Или их инопланетное происхождение непримиримо отдалило бы нас? Возможно ли будет понять их психическое состояние и их суждения, даже если мы сможем изобрести общие средства переговоров?

Как часто любят подмечать люди, возможно, встреча разумов человека и инопланетянина была бы сродни нашим собственным отношениям с муравьями. Интеллект, намного превосходящий наш, был бы способен вытянуть из нас разумную беседу не больше, чем вы – из муравья, шмеля или даже такого продвинутого существа, как собака. Тот факт, что мы обладаем гораздо более высоким интеллектом, чем у собак, не позволяет нам интерпретировать их сигналы так же эффективно, как это могут делать другие собаки; что-то подобное может быть в случае с инопланетянами. Также не имело бы значения, если бы их интеллектуальные способности были бы в принципе сравнимы с нашими. Важно то, что разум инопланетянина может качественно отличаться от разума человека таким образом, что первый контакт превратится в ошеломленное молчание.

И все же есть по крайней мере одно измерение, в котором мы и инопланетяне, вероятно, могли бы общаться: наука. Это, пожалуй, наш общий знаменатель. Рискуя прослыть древним философом, защищающим разделение человека и животного на основании нашего разума, я собираюсь сделать именно это или что-то в этом роде. Способность заниматься наукой – это сила именно человеческого мозга. Я не буду пытаться объяснять это через нейробиологию или же вовлекать вас в дискуссию о том, кардинально ли мы отличаемся от шимпанзе и вообще все ли существа находятся в некотором континууме познания, причем люди немного более развиты, чем шимпанзе, но мы не разнимся с нашими родственниками-приматами. Я просто хочу заметить, что люди строят космические телескопы и, попивая чай, обсуждают гипотезы происхождения Вселенной. И если вы не Гэри Ларсон[45] и не проводите большую часть времени в своем воображаемом мире, то, вероятно, согласитесь, что коровы и обезьяны подобными вещами не занимаются. В этом и состоит громадная разница, я бы сказал – вселенская.

Но какое отношение способность человеческого разума заниматься наукой имеет к нашей способности общаться с инопланетянами? Чтобы это понять, нам нужно разобраться, что подразумевается под словом «наука», которое столь часто используется неправильно и слишком вольно. Итак, давайте начнем с наблюдения, возможно, неожиданного, что науки как таковой не существует. Вы часто слышите, как люди говорят, что «наука показала…» или «наука не в состоянии объяснить…». В контексте неформальной беседы в этих высказываниях нет ничего вопиющего. Тем не менее они в корне неправильные, так как представляют науку как некую совокупность авторитетных знаний, тогда как на самом деле наука – это метод. Метод является научным в той мере, в какой он включает в себя сбор данных из экспериментов или наблюдений, а затем на основе этих данных следует построение картины того, как работает природа. Эта картина может быть неточной или противоречивой, но тем не менее процесс ее создания был научным. И когда у вас есть картина, вы можете использовать вдохновленные ею идеи, которые позволяют строить гипотезы, основанные на ваших доказательствах. Эти гипотезы сами по себе могут быть проверены с помощью наблюдений и экспериментов, и так далее, по мере того как вы расширяете свой каталог информации.