Разъяренный

— Пока, папа. Постараюсь приехать, когда закончится тур. Я договорюсь с Лео, чтобы мне дали время немного отдохнуть. Тогда мы повеселимся.

— Нет такой вещи, как любовь, — запомни это! По крайней мере, нет такой вещи, как женская любовь.

Я стою у двери, борясь сам с собой. Борясь с воспоминаниями о девушке и разъярённой женщине, которая хочет меня так сильно, что не может дышать — даже если ненавидит своё тело за то, что оно меня хочет.

Нет такой вещи, как любовь…

— Я рок-певец, папа, — говорю я, и слова наполняют рот горечью. — Разумеется, я пою об этом дерьме, потому что верю в него. Только не верю, что это для меня.

Однако на улице я чертовски угрюм, натягиваю на лицо кепку, надеваю авиаторы и быстро усаживаюсь на заднее сиденье ожидающей меня машины.

Смотрю на окна проносящихся снаружи зданий, барабаня пальцами по бедру.

Иногда я забирался к ней в окно спальни. Это не так просто, как кажется в фильмах, но я справился. Однажды ночью я пробрался сквозь колючий кустарник, вскарабкался по чёртовой решётке на подоконник её окна, у которого был самый крошечный грёбаный карниз в истории карнизов, повис на одной руке и стучал до тех пор, пока она не открыла. Затем ворвался внутрь, и мы оба стали выдёргивать колючки из моей футболки.

— Грёбаный куст, — прорычал я.

— Ш-ш-ш, — зашипела она и побежала проверить замок на двери. — Что ты здесь делаешь?

— Не мог заснуть. Папа запил. Ломает всё, что, чёрт возьми, осталось. Вот, хотел взглянуть на тебя, — притягиваю её к себе, и, чёрт возьми, я никогда не думал, что она спит в таком белье. Крошечные шортики. Свободная футболка, спадающая с одного плеча.

— И ты пришёл ко мне, потому что… тебе нужен был плюшевый мишка? — съязвила она. — Если бы меня когда-нибудь считали медведем, я была бы больше похожа на гризли.

— Тогда, Гризли, тебе придётся это сделать.

Я скинул туфли, скользнул в постель и притянул её к себе. Она было рассмеялась, но попыталась подавить этот звук. Эта девушка, которая никогда не смеётся, сейчас смеётся — вместе со мной.

— Я тоже никак не могла уснуть, — внезапно прошептала она, рисуя круги на моём предплечье. Прямо там, где сейчас у меня татуировка. Блядь, она убила меня. Она всегда была закрытой маленькой шкатулкой, Пандорой, и вообще не склонна много говорить о своих чувствах. Она могла истекать кровью до смерти, и если бы её спросили, больно ли ей, эта девушка… Она, вероятно, пожала бы плечами, даже если бы это её убило.

Я понимаю её. Каким-то образом я её понимаю. И она понимает меня. В ту ночь я крепко прижимал её к себе, и через несколько секунд она задремала в моих объятиях. Раньше Пандора доверяла мне достаточно, чтобы сделать это. Лежать и спать, крепко прижавшись ко мне. Я поставил будильник на своём телефоне на пять утра, чтобы её мать нас не застукала. Потом уставился на потолок и стал размышлять, а вспоминала ли она обо мне всякий раз, когда смотрела на этот вращающийся вентилятор. Или думала ли она обо мне так же, как я думал в постели о ней.

Моя мать умерла, когда мне было всего три года. Я помню, как она пахла, её прикосновения, но не её лицо. Меня немного бесит, что я не могу вспомнить её лицо. Ещё больше ненавижу тот факт, что мой отец плохо справился с ситуацией и избавился от всех фотографий до того, как я мог высказать своё мнение по этому поводу.

Когда моего отца поймали на торговле наркотиками, правительство поспешило отобрать машины и дом. Мы переехали к дяде Тому до суда, и он оказался хуже папы. Алкоголь — это всё, что знал этот человек. Друзья? Интересно посмотреть, как бы они разбежались, когда лицо моего отца появилось в вечерних новостях.

За один день я превратился из самого популярного маленького засранца в частной школе в одиночку за столом. Раз — и всё, в мгновение ока.

Это казалось сюрреалистичным. Нереальным.

Я не мог ни спать, ни есть, потому что в глубине души понимал, что произойдёт дальше.

Боялся этого, всё время сидя как на иголках. Ожидая последнюю каплю, которая переполнит стакан воды, в котором я мог бы утонуть. Затянет последнюю грёбаную петлю, на которой меня повесили. И всё ждал, что единственное, что у меня осталось — то, чего я больше всего хотел, — тоже исчезнет.

Когда ваша жизнь разворачивается на сто восемьдесят градусов, появляются страхи. И я боялся потерять её больше всего на свете. Чёрт, я боялся, что уже потерял.

5:02 утра. Всю ночь я не сомкнул глаз, думая о ней, и всё, чего я хотел, это убедиться, что она со мной. Порывшись в кармане, я обхватил пальцами кольцо моей матери. Единственное, что удалось спасти. Потому что я его спрятал. По закону, у меня не должно было быть даже этого кольца. Но это кольцо — всё, что у меня осталось от моей матери, и я хотел, чтобы оно досталось моей девочке. На следующий день я повёл её в доки и отдал ей кольцо перед тем, как мы покинули яхту, на которую проникли тайком.

Она поцеловала меня так…

Наверное, каждый раз, когда она вот так целовала меня в ответ, я обманывал себя, думая, что она тоже меня любит.