Разъяренный

И вот, несколько месяцев спустя, на следующий день после того, как папе вынесли приговор, это случилось.

Я узнал, что девушка, которую я хотел любить так, как хотел дышать… никогда не сможет быть со мной.

Мне нужно было уйти. И я ушёл, ненавидя каждый свой шаг.

Ни выпивка, ни проститутки, ни другие девушки, ничто не могло притупить мои чувства настолько, чтобы я перестал, просто, чёрт возьми, перестал в ней нуждаться.

Даже песни.

Несколько месяцев спустя, вдрызг напившись, я выплеснул это, потому что мне нужно было обвинить кого-то в своей дерьмовой жизни. Поэтому обвинил источник своей боли. А мои новые друзья, Викинги? Они чёрт возьми, оценили по достоинству содержащийся в новой песне гнев, иронию смешения моей музыки с Моцартом. Я пою её теперь, кажется, каждый день, и мог бы спеть ещё миллион раз, но всё равно убеждён, что убил бы за то, чтобы она полюбила меня снова.

Хоть на грёбаную минуту.

Даже на секунду.

Чтобы просто поцеловала меня и, чёрт возьми, сказала, что, по крайней мере, в те дни она меня любила.

9 ТАНЦЫ ПОД ИХ ДУДКУ Пандора

Просыпаюсь рано. Хореограф ждёт меня в бальном зале отеля вместе с одиннадцатью другими танцорами. Летитта тоже там, с ухмылкой наблюдает, как я вхожу. Не успев выпить кофе, мрачная и невыспавшаяся. И даже не ухмыляюсь в ответ.

Прошлой ночью мне не спалось. Я всё ждала, что сами-знаете-кто придёт ко мне в постель. Нет, не ждала. Чуть ли не… предвкушала. Печально, но это правда. Всё время вспоминала, как в те времена, когда нам было по семнадцать, он забирался по решётке в мою комнату, а я ждала — притворялась, что не жду, — и сердце подскакивало, когда он тихо стучал в окно. Я быстро впускала Маккенну, он снимал рубашку, ботинки, забирался ко мне в постель в одних джинсах, а я вдыхала его запах и прижималась ближе, горя желанием сказать, что с тех пор, как умер мой отец, он единственный, кто мог заставить меня забыть о боли. Сказать ему, что мне больно осознавать, что моя мама день и ночь готовилась к делу, чтобы и у него тоже забрать его отца…

— Всё в порядке, он сам виноват, — прошептал Кенна, когда я снова сказала ему, что сожалею. Но голос у него был грустный. И как ему не грустить?

А потом я засыпала, хотя и старалась этого не делать, испытывая умиротворение и спокойствие от его запаха, тепла и от того, как он подолгу нежно гладил меня рукой по спине. Потом я просыпалась одна, видела примятую подушку и приоткрытое окно, через которое он выскальзывал, как раз вовремя, до того, как моя мама приходила будить меня в школу.

— Закрой окно, здесь холодно! — брюзжала она.

— Ты как старая бабка, — бурчала я.

— Это так неуважительно, Пандора.

— Прости, — бормотала я и исчезала в душе, где стояла под струями воды, стекающими по моему телу, и уже начиная испытывать отвращение к предстоящему дню. Я знала, что будет, поскольку то же самое было и вчера, и позавчера тоже.

Я буду смотреть на Маккенну издалека. Он тоже. Мы будем притворяться, что только что не держались за руки, и не спали, когда моё тело кольцом обвивалось вокруг него, большого и постоянно растущего. Я проводила время со своим довольно узким кругом друзей, чувствуя, что он охраняет меня, как волк, из-за стола, в окружении подражателей. Но после слушания рядом остались только настоящие смутьяны из неблагополучных семей. Все ждали суда над его отцом и приговора — но Кенна?

В школе Кенну уже все «осудили». Все, кроме меня. Мы проходили мимо друг друга в коридоре, оба напрягались, чтобы не стукнуться плечами.

Мы опаздывали на занятия, и каждый раз методы были разными. Иногда, когда пустели коридоры, он по-черепашьи медленно завязывал шнурки на ботинках. В других случаях я роняла свои книги как раз в тот момент, когда он проходил мимо, чтобы у него появлялась причина присесть на корточки поближе ко мне и помочь засунуть книги в рюкзак. На самом деле это было глупо, но день превращался в пытку, если я не обменивалась с ним хотя бы одним словом. Одним словом, с ним.

— Привет, — тихо говорил он, криво улыбаясь.

— Привет. Спасибо, — отвечала я, хотя на самом деле имела в виду, что хочу быть с ним.

И его серебристые глаза говорили с молчаливым разочарованием: «Почему я, чёрт возьми, не могу быть с тобой?»

Меня убивали парочки, которые разгуливали по коридору, держась за руки. Я всегда замечала, как сжимались его челюсти, как он напрягался, когда недоумевал, почему у нас этого не может быть.

— Моя мать, — объясняла я. Она не поймёт. Она следила за мной, как ястреб, с тех пор как увидела, что он провожает меня домой. Моя мать всё бы испортила.

— Да, знаю, просто я расстроен, — шептал он на ухо, обдавая дыханием, словно нежным ветерком, вешал рюкзак мне на плечо и проводил большим пальцем по коже там, где сползла футболка, крадя это прикосновение… и вместе с ним моё сердце.

— Приходи ко мне сегодня вечером, — выпалила я.

— В любое время. Всегда, — сказал он.

Всегда…