Разин Степан

Длиннорукий, рослый стрелец скинул кафтан, засучил рукава синей рубахи, взял березовый отвалок в сажень.

– Бей коли!

Сотник надул брюхо, стрелец изо всей силы ударил его по брюху.

– Ай да боярский сын!

– Знать, ел хлебушко, не одни калачи.

После первого удара сотник сказал:

– Бей не ниже пупа, а то стану и самого тяпну!

Гулкий шлепок покатился эхом над водой.

– Дуй еще!

– Сколь бить, товарищи?

– Бей пять!

– Мало, ядрен, – бей десять!

Сотник надулся и выдержал, сидя на бочке верхом, десять ударов. Одеваясь и слушая затихающие отзвуки ударов на воде, сказал:

– Проиграли водку!

– Проиграли – молодец Мокеев!

– Атаман!..

На берег из челна сошли Разин с Черноярцем, стрельцы сняли шапки, казаки поклонились.

– Что за бой у вас?

– Сотник сел на бочку.

– Играли, батько.

– Проиграли – высидел, бес.

Разин подошел, потрогал руки и грудь сотника, спросил:

– Много, поди, Петра, можешь вытянуть? Руки – железо.

– Да вот, атаман, почитай что один, с малой помогой, с луды струг ворочал.

– Добро! А силу береги – такие нам гожи… Сила – это клад. Эй, стрельцы! Как будем судить вашего воеводу?

– Башку ему, что кочету, под крыло!

– И ножичком, эк, половчее…

Разин распахнул черный кафтан, упер руки в бока:

– Накладите поближе огню: рожу воеводину хорошо не вижу.

Ближний костер разрыли, разожгли, раздули десятками ртов.

– Гори!

Сизый дым пополз по подгорью.

От выпитого вина Разин был весел, но не пьян, из-под рыжей шапки поблескивали, когда двигался атаман, седеющие кудри.

– Вот-то растопим на огне воеводин жир! – раздувая огонь, взвизгнул веселый голос.

Разин обернулся на голос, нахмурился, спросил:

– Кто кричит у огня?

– А вот казак!

– Стань сюда!

Стройный чернявый казак в синей куртке, в запыленных сапогах, серых от песку, вырос перед атаманом.

– Развяжите воеводу!

Разин перевел суровые глаза на казака:

– Ты хошь, чтоб воеводу сжечь на огне?

– Хочу, атаман! Вишь, когда я в Самаре был, то тамошний такой же пузан-воевода мою невесту ежедень сек…

– Этот воевода не самарской.

– Знаю, атаман! Да все ж воевода ен…

– Ты, казак, тот, что в ярыгах на кабаке жил?

– Ен я, атаман-батько! И листы твои на торгу роздал и людей в казаки подговаривал…

Лицо атамана стало веселее.

– Добро! Дело хорошее худом не венчают, а невесту тебе все одно не взять – куда нам с бабами в походе? Но я тебе говорю: жив попаду в Самару, то и воеводу дойду и невесту твою тебе дам. А теперь слушай: ежели, как хочешь ты, мы из воеводы жир на огне спустим, то ему тут и конец! Я же хочу известить царя с боярами, что на море нас хошь не хошь – пустишь… Теперь хочешь ли ты, самаренин-казак, чтоб я тебя послал гонцом к воеводе астраханскому? Сказываю, будет с этим воеводой так, как хочешь ты! Не обессудь, ежели астраханский воевода тебя на пытку возьмет, а потом повесит на надолбе[135] у города.

Казак попятился и сбивчиво сказал:

– Атаман-батько, так-то мне не хотелось ба…

– Кого же послать гонцом? Стрельцов, взятых здесь, или казака в изветчики наладить? Мне своих людей жаль! Молчишь? Иди прочь и не забегай лишним криком – берегись!

Казак быстро исчез.

– Гей, стрельцы Беклемишева! Что чинил над вами воевода?

– Батько, воевода бил нас плетью по чем ни попади.

– Убил кого?

– Убить? Грех сказать, не убил, сек – то правда.

– Материл!

– Убивать воеводу не мыслю! По роже его вижу – смерти не боится, но вот когда его вдосталь нахлещут плетью по боярским бокам, то ему позор худче смерти, и впредь знать будет, как других сечь и терпеть легко ли тот бой! Стрельцы! Берите у казаков плети, бейте воеводу по чем любо – глаз не выбейте, жива оставьте и в кафтанишке его, что худче, оденьте, да сухарей в дорогу суньте, чтоб не издох с голоду, – пущай идет, доведет в Астрахани, как хорошо нас на море не пущать!

– Вот правда!

– Батько! Так ладнее всего.

– Эй, плети, казаки, дай!

Разин с Черноярцем уплыли на струг.

6

На песке, мутно-желтом при луне, черный, от пят до головы в крови, лежал воевода, скрипел зубами, но не стонал. По берегу также бродили пьяные стрельцы с казаками в обнимку – никто больше не обращал внимания на воеводу; рядом с воеводой валялся худой стрелецкий кафтан. Воевода щупал поясницу, бормотал:

– Сатана! Тяпнул плетью – кажись, перешиб становой столб? Вор, а не сотник, боярский сын – черт!

У самой Волги, ногами к челну, рыжея шапкой, длинная, тонкая, пошевелилась фигура казака. Воевода думал: «Ужели убьет? Вишь, окаянный, ждет, когда уйдут все».

Над играющей месяцем, с гривками кружащей около Камней Волгой раздался знакомый казакам голос:

– Не-е-чаи! Струги налажены, гей, в ход!