Разин Степан. Том 1

И выбежал малоумной еле не нагой. Старой да прежний дружок у ей в клети ждал. Заперла она двор, избу на крюк и ну по-старому тешиться с другом…

Побежал глупой по улице, собрал скот, а ворота, глянь, на запоре. Колотится, дрожмя дрожит, зуб на зуб не уловит во рту – зима!

– Пусти, Матрена! Я твой Иван.

А молодая высунулась в окно:

– Лжешь! Мой Иван дома, только что пир отпировали, поезжан-гостей спать по домам наладили и сами полегли – поди, шалой».

– Сказывают, твово целовальника атаман Разин к сундуку с пропойной казной на луду приторочил? Эй, ярыга!

– Я не ведаю того… «Побежал, братие, глупой к попу. Стучит в окно:

– Батюшко! У меня дома не ладно: батько, матка глухие, древние, а молодуха в дом не пущает. Ты венчал!

– Што те надобно?

– Уговори бабу – пущай домой пустит.

– Не мое то дело, свет!

– Как же не твое? Ты поп, всех учишь…

– Давай пойдем коли – усовещу!

А поп-то знал, что девка путанная, да денег ему дали, он и скрыл худое – венчал… Поп надел шубу да шапку кунью – студено в ночь стало. Пришли. Стучал, колотился поп. И почала их та молодуха ругать:

– Ах вы! Неладные, чего, куда лезете?

Покудова полоумной к попу бежал, она скот застала и еще крепче ворота приперла».

– Сказывают – эй, ярыга! – и тебя пытали козаки-т каленым железом?

– Кабы пытали, так и к вам не пришел, – вишь, сижу, вино пью… «– Муж мой Иван дома, сам же ты, долговолосой, венчал, а тут гольца привел, навязываешь в дом пустить – пойду ужо воеводе жалобиться.

Спугался поп, зрит и теперь лишь углядел, что парень в одной рубахе: «Впрямь тут не ладно». Пошел поп прочь, малоумной не отстает, ловит попа за шубу. Поп бежать. Иван не отстает. В шубе жар сдолил попа – кинул шубу и шапку, наддал по холоду. Иван подобрал шубу, оделся, а за попом бежит. Но поп угонил, забежал домой, двери замкнул, и остался малоумной на улице.

Слезно стало Ивану, и хоть зябнуть не зяб, да к жене охота… Выл, выл по-волчьи, вспомнил: «А дай пойду к бабке!»

Жила-была та бабка старая недалеко, слыла колдуньей, но обиженных из беды вызволяла и за то судейских и иных посулов не брала. Прибрел малоумной к ей – плачет, а она ему:

– Ляжь спать – дело твое в утре!

Лег и заснул Иван».

– Эй, ярыга, ужли не видал? С луды, сказывают, струги сволокли, закропали да на теи струги с анбаров всю муку стащили судовые козаки.

– Гляньте сами, робята! Я не ведаю.

– Ну-ка, уйди на Волгу, воевода так выпарит, что из спины палочье сколь вымать придется!

– Оттого нам не сказывает, что к воеводе тайно налажен.

– У кого ноги, глаза да уши, время пришло тем! Воевод не боятся они…

– Вишь, что сказал! Знать, не к воеводе сшел.

Холопы пошептались, потом один крепкий парень придвинулся к ярыге:

– Ты не бойсь! Меж нас языков до воеводы нет… Мы все глядим, ищем льготы, чтоб боя нам меньше, и в козаки уйдем – голов на дело не жаль…

– То ладно! Потом увидите, что к вам пришел. Не доводчик я на вас воеводе…

– А ну вирай коли до конца сказку…

«Утром старая сказала Ивану:

– Вот те плат! Приди домой, бабе слова не говори, на глаза ей не кажись – тайно чтоб. Залезь под кровать. И как твоя жена с любым своим лягут, а ты на плате узел завяжи. Сам узнаешь, что делать с ними, да попа сдуй – он знал, кого венчал и за что с худой девки деньги принял.

Так и сошлось, братие: ночь накатила, залез Иван под кровать, а молодуха с миляшом на кровать, и завязал малоумной на плате узел первой… Слышит, завозились на кровати, баба ругается, гонит миляша от себя, а ему от ее оторваться не можно… Утро пришло, надо уж скот назрить – поить, доить коров, лошади ржут, стаи ломают. Пришел старик-отец, мать-старуха, крестятся, плюются – глядят: сноха приросла к чужому мужику. Старуха их ухватом – не помогат!

Послали за попом:

– Пущай и крест несет – неладное в дому!

Суседи попа привели.

Поп молитву чел – не помогат, дьякон кадил – не помогат, все пели молитвы, а дьячок подпевал, – нет, все ништо! Иван под кроватью ну узлы на плате вязать. Завязал узел, попа кинуло на мужика и бабу, даже крест уронил, и прилип поп. От иного узла на плате дьякон прилип и дьячок прилип. Тогда малоумной из-под кровати вылез, дубину сыскал.

Ра-а-аз дьячка! Развязал узел – отпустил. Ра-а-аз, два дьякона! Узел развязал – спустил. Попу дубин десять дал – спустил. А миленка на бабе уби-и…»

В избу вбежали две девушки:

– Настаха! Сколь ищем, воеводча велит к ей идти…

– Вот наше житье, – сказал кто-то, – уж ежели воеводча девок послала за какой да иных звать велит, то быть девке стеганой.

– Помни, Настя! Я тебя от боя воеводчина выручу, – крикнул ярыга.

Девка вздрогнула, коротко вскинула глаза на сказочника и, потупясь, пошла в горницу воеводы.

11

– А ну, снимай сарафан! – воеводша подошла к Насте, сорвала с ее волос повязку, кинула на пол. – Будешь помнить, как ладом боярину пугвицы пришивать…

Девица, раздеваясь, начала плакать.

– Плачь не плачь, псица, а задом кверху ляжь!

Настя разделась до рубахи, села.

– Не чинись, стерва, ляжь! – приказал воевода. Девка легла животом на скамью, подсунула голые руки к лицу, вытянулась.

– Что спать улеглась!