Разлюбил – будешь наказан!

Он шагнул из вагона тяжело и обреченно, как будто ему проводница пинка дала. Посмотрел утомленно по сторонам – антураж не тот. Вечерок серенький, душный. Ласточки у вокзала нервничают. Уголь с товарняка разгружают. Мы еще не успели обняться, а наши кислые рожи уже предъявили друг другу претензии. Почему? Почему никто из нас не прыгнул выше головы! Не совершил подвиг. Не послал всех на?

Я взяла Антона за руку. Веду его через рельсы на свою улицу. Хочу притвориться, что ничего не заметила – и не могу.

– Мама искать не будет? – спрашиваю с легким наездом.

– Надеюсь, не будет. Я на даче все выходные. Окна крашу.

Мы идем по разбитой дороге. Привокзальная улица, низкие маленькие домишки. Вы можете увидеть кучу таких избенок из вагона скорого поезда. Народишко там живет темный – газонов не разводит.

Вот мой дом. Цветник, малиновые заросли, кривая вишня, белая штукатурка – все превратилось в рисунок художника-примитивиста. «Кошмар! Мы же дверь на ванную так и не повесили! Санузел совместный, а любовь нам подавай», – вспоминаю у калитки, на которой висит мой любимый зеленый почтовый ящик.

Тетки увидели Антона и накинулись. Сначала мама обняла:

– Ой! Это ж надо! К такой дуре! Да за тыщу километров!

Потом Машка кое-как допрыгнула до его шеи:

– Ох, и правда, стоило ли тащиться-то в такую даль? Там своих, что ль, девчонок нету?

– Таких нету, – выдавил из себя Антон и даже не улыбнулся.

Зато полковник сиял:

– К столу! К столу! За встречу!

– Нет. Мне нельзя, у меня отец… – Антон морщится, не хочет пересказывать всем антиалкогольные тезисы своей мамы.

– Он не знал, что это так далеко, – говорю я громко, по слогам, как будто перевожу для иностранцев.

– Ну что там у вас в Костроме? Царица приехала? – Мама пробует изобразить светскую беседу.

– Да. Весь город на ушах.

– А это настоящая царица? – спрашивает Машка. – Уж больно на аферистку похожа. Мальчишка с ней толстый, как Паваротти.

– Да. Романова, – Антон никак не хочет проснуться.

– России нужен царь! Помазанник!

Мама хотела запустить свою монархическую сказочку, но вовремя заметила старушкины клычки. При слове «царь» бабуля начала кровожадно улыбаться. Я наливаю ей в фужер абрикосовый компот, выдаю его за шампанское. Пусть дует. Во избежание.

– Как твоя мама? Она знает, что ты здесь? – Машке больше всех надо, сразу приступила к самому неприятному.

– Нет, не знает, – Антон нахмурился.

– Я так понимаю, у вас непростые отношения?

– Да. Сложные.

– Что-нибудь серьезное?

– Нет… Попросил денег на парикмахерскую – поругались.

– Может быть, у нее не было?

– Были. Она себе на днях второй холодильник купила.

Что я слышу! Царица, холодильник, деньги… Из какой это оперы? Что за бред? А может, это не он? Попросил друга мотнуться, а самому некогда.

Я прыгаю к Антону на коленки, пробую всхохотнуть:

– У тебя волосы в краске.

– Спешил, не отмывается. – Он отвечает подавленно и никакие ручки мне больше не целует.

Явилась Татьяна. Со своим молоком. Зареванная, первый раз в жизни. Прошла, за стол села и воет. Неудобно даже. Ко мне Антон приехал, и вдруг с улицы вламывается баба и воет.

– Сына забирают… – начала шепотом и сразу во весь голос: – В аааааааармиюууу. В Чечню угонют. Соседский вон, трех месяцев не отбыл – увезли. А через улицу одного давеча хоронилиииии…

– Ой! Ой! Ой! – пропела бабушка.

– Ну, подожди, Тань, давай подумаем, к кому можно подойти, – мама пытается вспомнить нужных знакомых, с лучших папиных времен.

– Ой, и с чем мне подходить? Не с чем мне подходить-та! – Танюха врубила на полную.

Полковник взял сигареты и вышел. Оно и нам бы надо. Мы с Антоном переглядываемся. Он меня не понимает. Сидит в кресле у окна. Его крепкие, совсем уже мужские плечи закрывают свет. Черные глаза смотрят в пустоту. Губы застыли в раздражении. У него нет сил подняться. Моя любовь его ухандокала.

Сидим и слушаем, как воет баба. Сколько можно?

Вернулся полковник. В руках у него был сотовый телефон. Когда он прятал антенку, мы смотрели на него, как на волшебника. Это был первый сотик, который я видела.

– Я сейчас позвонил в Острогожск, – говорит он Танюхе, – там у меня друг. Завтра утром твой парень получит направление, к нему. Будет служить как в санатории.

– Это как же? – Она застыла с открытым ртом.

– Это мой друг, – улыбнулся полковник, – мы с ним вместе в Афгане служили, столько прошли…

– Ой! – заорала Танюха. – Ой! Господи! Да кто ж вы такие!

– Успокойся, дорогая. Давай с нами по глоточку. – Он обнял ее легонько, повернулся к нам и такую смешную морду скорчил – показал, как ему надоел этот вой.

Когда полковник достал большую открытку с кошечкой, я чуть со стула не упала. Отмочил мужик на прощанье: смотрит на наши авангардные причесоны, на кофты с блестками, фасончик «у кого какие надои», на бабулю в парике и с веером, на зареванную Танюху, на меня, юную циничную хамку, и читает по писаному.

– Все знают, что русские женщины красивы, как француженки… – это он Машке.