Разлюбил – будешь наказан!

Музыка кончилась. Он лежит на моей кровати, делает вид, что засыпает. Я сижу на подоконнике с сигаретой, делаю вид, что мне плевать. Белая занавеска колышется в темноте. Тонкие ветки лезут в окно. И луна эта наша, колхозная, строит мне свои ехидные рожи.

Я ушла от него в гостиную, на свой сиротский диванчик. Он остался один в моей комнате, мой Антон, мой ньюф, моя любовь. Целый год мы мечтали упасть в постель раздетыми, вцепиться и не отпускать. Ха-ха-ха! Мы устали. А потому что не надо было ни о чем мечтать. И ждать не надо. Когда ждешь – перестаешь жить, перестаешь дышать. Я задохнулась. У меня нет сил. Даже погладить его не смогла. Смотрела, как на покойника.

После такой депрессивной ночи весь день тянется, как резина, как бред сумасшедшего. Ногами двигать неохота. Лень шевелить языком. Пьем мятный чай. Докатились до телевизора. Я стригу его черные волосы, испачканные белой краской, и рука его вроде бы у меня на спине, но я же вам говорила, это не Антон, это его тень, его черное привидение.

– Что с ним случилось? – шепчет мама. – Бедный мальчик! Как ему тяжело!

Ну, только не это… Она подсунула ему фотографии с выпускного. Я стесняюсь своего платья. Простое, совсем не королевское. Антон смотрит на пустые места в свеженьком альбомчике. Усмехнулся, посмотрел устало. «Детский сад», – подумал. А что я? Я на всякий случай вытащила там одного, блондинчика.

– Ну что, возьмешь мою Соньку замуж? – Это у мамы такой черный юмор.

– Да, – наврал он равнодушно.

– Шучу, шучу, – мама хихикнула.

– Пойдем, – я тяну его на улицу, – прогуляемся до вокзала.

Антон ведет меня за руку, как свою. Есть данные, что не я одна такая идиотка, это меня утешает. Есть и другие дуры, которые страшно тащатся, если мужчина ведет их за руку. Пусть даже в суд, разводиться, пусть даже, как граф Орлов княжну Тараканову на корабль, чтобы сдать солдатам Екатерины, пусть даже на вокзал, чтобы купить билет и никогда больше не вернуться. Нравится мне, когда ведут за руку, ничего не могу с этим поделать. Хотя лично я тут ни при чем, это бабская природа. Более того, если меня долго не водить за руку, я срываюсь с поводка, забываю, кто мой хозяин. А как человек, я, конечно, понимаю, что сначала нужно посмотреть, кто тебя ведет, уточнить куда, и только потом радоваться.

…Рельсы, гравий, пыль, синие ларьки, челноки с клетчатыми сумками, мусорные ящики. Как все некрасиво… А когда у меня теперь будет красиво? Неизвестно, при таких-то темпах инфляции. Антон забылся на минуту, улыбнулся мне, как живой. Мы взяли ему билет на ночной поезд. Да, на сегодня. Возвращаемся, слегка повеселевшие. Скоро кончится. Скоро уже закопаем. Похороним свой детский романчик.

Как всегда вовремя, у меня дома появилась Вероника. Я прошипела:

– И что мы вдруг приперлись?

Она разворачивает конфетку и внимательно разглядывает Антона.

– О, да у тебя гости! – Это она так изобразила удивление.

Антон кивнул. Бубнит телевизор. Мама вносит блюдо со сморщенными блинчиками. Кулинарный стыд прикрыт свежей малиной.

– А я тоже встречаюсь с одним мальчиком… – Вероника заполняет паузы.

Сейчас я ей тарелку на голову надену! «Тоже встречаюсь»! Можно подумать, мы тут сидим и встречаемся.

– …Соня его знает, это наш общий друг, Зильберштейн. Он в нее тоже был влюблен в девятом классе, кажется, или в десятом? Он в Москву уезжает. Поступил в МГУ. Представляете? Бесплатно! Сам! На экономический.

– Какой умный мальчик! – мимоходом вставила мама.

– А меня папа не пустил, – Вероника взмахнула ресницами и снова уставилась на Антона.

Я ждала, пока она доест блин, а потом говорю:

– Пойдем, я тебя провожу.

И Антону шепнула:

– Сейчас вернусь.

Он молча кивнул и опять погрузился на дно.

Вероника села на велосипед. И я свой выкатываю. Мне вдруг захотелось сбежать из дома, выбраться из этого свинцового тумана, который устроил мне Антон. Вот, кстати, можно было бы покататься, уехать на полянку, если бы не такой депресняк. Но нет, с кем-нибудь другим я буду кататься на велосипедах.

В сквере у железнодорожного переезда мы достаем сигареты. Сквозь листву просвистела электричка.

– А что у вас с этим? – Вероника любила конкретику: если мальчик провожал до дома, папа требовал справку о составе семьи.

– Не знаю.

– А зачем он тогда приехал?

– Не знаю.

– Он что, уедет и все?

– Да.

– И что? Ты об этом так спокойно говоришь? Ты же должна сейчас что-то такое чувствовать…

– Что?

– Во дают! – удивилась Вероника. – Ну, ты беги уже… На, жевачку возьми.

Когда это кончится?! Я больше не могу его видеть! Это лицо его бледное… и черные погасшие глаза… и губы искривленные… Ну, что уж так расстраиваться?! Нет, не может быть, чтобы только из-за меня. Это мамина кухня виновата. Точно, у него живот болит.

– Антон, – говорю, – отдохни…

Он сжался в комок на моей кровати и закрыл глаза. Я поцеловала его плечи, погладила спину. Ничего не чувствую. Глажу Антона, а рука холодная. Пойду я лучше, чайку выпью.